Дублинеска - Энрике Вила-Матас Страница 28

Йейтс похвалил результат его трудов, но юный Джойс высокомерно бросил в ответ: «По правде сказать, мне абсолютно безразлично ваше мнение. И сам не знаю, зачем я вам это прочитал». И, положив книгу на стол, принялся распекать Йейтса за все предпринятые им шаги. Зачем было лезть в политику и уж тем более писать об идеях и почему он снизошел до обобщений? Все это, сказал он, явные признаки того, что металл уже застыл, а вдохновение – ушло. Йейтс растерялся, но тут же пришел в себя. Подумал: «Эти мне студенты Королевского университета, для них все в мире сводится к Фоме Аквинскому. Мне не о чем беспокоиться. Сколько таких я уже встретил на своем пути. Вероятно, он написал бы хорошую рецензию на мою книгу, если бы я пристроил его в какой-нибудь журнал».

Впрочем, минуту спустя, когда юный Джойс принялся ругать Уайльда, с которым Йейтса связывала горячая дружба, он уже не был столь спокоен. А затем, – сам Джойс впоследствии отрицал этот эпизод, утверждал, что стал жертвой «ресторанных сплетен» и на самом деле его прощальная фраза звучала вовсе не так презрительно, как принято считать, – поднялся из-за стола и, уже уходя, сказал: «Мне двадцать лет, а вам сколько?» Йейтс скинул себе год. Джойс вздохнул: «Я так и думал. Вы слишком стары, чтобы я мог хоть чем-нибудь вам помочь».

Риба беседует с родителями и одновременно воображает параллельное событие, возможно, происходящее сейчас в Провиденсе, недалеко от Нью-Йорка: вот Нетски входит в помещение «Финнеганова сообщества», здоровается с собравшимися, они встречают его как нового и неожиданного испанского товарища и спрашивают, правда ли, что он читал «Поминки по Финнегану» и действительно ли он влюблен в эту книгу. Риба прямо видит, как Нетски улыбается и жадно, словно безумный, начинает читать нараспев по памяти «бег реки мимо Евы с Адамом, от береговой излучины до изгиба залива…» [28]. Видит он и членов собрания, оцепенев от изумления, они пытаются остановить чтеца.

– Что, черт возьми, случилось с тобой в Лионе? Мы до сих пор не знаем, что там произошло, – внезапно спрашивает его мать.

– Ох, нет. Мама, пожалуйста! Я с раннего утра за компьютером, читаю все, что можно найти о Дублине, изучаю, можно сказать, потроха, – в горле мгновенно пересохло, и он сглатывает, – Ирландии. И тут…

Он осекается. Ему стыдно оттого, что он произнес слово «потроха», тут куда уместнее и точнее было бы слово «суть». Ничего страшного, думает он. Родители, без сомнения, простят ему эту оплошность. Так что все в порядке. Или нет?

– Потроха? Ты очень странно выражаешься, сынок, очень странно, – говорит мать, временами ему кажется, что она и впрямь способна читать его мысли.

– Ирландскую суть, – поправляется он с неудовольствием. – Именно сейчас, мама, вот именно сейчас, когда я буквально переполнен знаниями о Дублине и хочу поделиться ими с вами, сейчас, когда я уже выяснил, какие деревья растут по обочинам дороги от аэропорта до моего дублинского отеля, ты берешь и задаешь мне вопросы о Лионе. Что ты хочешь, чтобы я тебе о нем рассказал? Я расстался с Францией, расстался надолго. Полагаю, именно это там и случилось. Я сказал Франции «прощай». Она вся изучена, осмотрена и истоптана.

Так же, как и этот дом, чуть не добавил Риба, но сдержался.

– Франция истоптана? – переспрашивает отец.

Сегодня здесь сильней обычного царит та особенная загробная атмосфера, что возникает во время бдений возле умершего. И хотя он еще подростком впервые обратил внимание на странную неподвижность воздуха в гостиной, словно бы все живое там разбил паралич, никогда до сих пор у него не было такого сильного ощущения застрявшего, остановившегося, безнадежно мертвого времени.

Все, что происходит в этом доме, выглядящем все более и более ирландским, происходит со свинцовой неспешностью, впрочем, вероятно, чтобы не менять привычного уклада, здесь никогда ничего и не происходит. Кажется, будто родители служат вечную панихиду по своим предкам и что именно сегодня на дом со всей возможной тяжестью давит призрачная семейная традиция. Риба готов поклясться, что никогда не видел такого количества родственных ему призраков. Это потухшие, потерянные, близорукие создания, у них такой вид, будто они ненавидят и подкарауливают живых. Справедливости ради следует отметить, что зато они хорошо воспитаны. Словно в доказательство этого некоторые, стараясь никого не потревожить, потихоньку удрали с бдений и курят теперь возле двери, выдыхая дым в коридор. Риба не удивился бы, узнав, что кто-то из них сию минуту играет в футбол в его патио. А ведь они славные, думает он внезапно. Сегодня ему хочется думать, что привидения – отличные ребята. Они и впрямь такие. Он провел бок о бок с ними целую жизнь. Сроднился с ними во всех смыслах этого слова. Его детство было заражено призраками и перегружено знамениями прошлого.

– Кого ты там высматриваешь? – спрашивает мать.

Привидения. Вот что он должен бы ей сказать. Дядю Хавьера, тетю Анхелинес, деда Хакобо, маленькую Розу Марию, дядю Давида. Вот что он должен был сказать. Но ему не хочется осложнений. Он молчит, как мертвый, и слушает голоса, доносящиеся из патио, не исключено, напрямую выходящего на то, другое патио в Нью-Йорке. Развлекает себя тем, что вызывает в голове образы покойников, которых раньше встречал в иных местах. Но молчит, как если бы сам тоже был фамильным призраком.

Он пытается услышать, о чем говорят привидения в коридоре, – ему кажется, что это проще, чем вслушиваться в гомон в патио, – и вроде бы что-то улавливает, но это что-то так размыто и нечетко, что не успевает стать словами, и тогда у него в памяти всплывает знаменитое описание привидения из «Улисса».

– А что такое призрак? – спросил Стивен с энергией и волненьем. – Некто, ставший неощутимым вследствие смерти или отсутствия или смены нравов.

Он вспоминает, как однажды в этой самой гостиной, мамин отец, дед Хакобо, сказал ему, с немного неестественным воодушевлением: «Без энтузиазма важные дела не делаются!»

– Ладно, хорошо. И что же ты сумел выяснить об Ирландии?

Он не сразу отвечает матери – слишком увлеченно разглядывал гостиную. Внезапно голоса начинают стихать, сбавлять тон, словно потихоньку засыпая, – длится это недолго, и очень скоро остается только тишина и невнятный дым от окурка припозднившегося призрака. Ему кажется, что это самый подходящий момент, чтобы рассказать матери, что по сути Ирландия – это страна рассказчиков, полная собственных привидений. Он хочет придать двойной смысл слову «привидение» и подмигнуть, но толку из этого не выйдет, мать давно отказывается поддерживать эту тему, потому что слишком много лет мирно сосуществует с призраками в полной гармонии и не желает обсуждать столь очевидную тему, как их дружелюбное присутствие.

– Представь, – говорит он матери, – что ирландский политик или епископ совершил нечто ужасное. Тебе было бы интересно в точности знать, как это произошло. Так?

– Думаю, да.

– Вот. А для ирландцев это второстепенно. Единственное, что их интересует, – как те станут выкручиваться. Если политик или епископ способны оправдываться изящно, то есть выберут слова страстные и трогательные, они выйдут сухими из воды.