Чистота - Эндрю Миллер Страница 28

И вот наконец около двух часов пополудни, ровно через неделю после даты на письме из Валансьена, неожиданно появляется Лекёр: со стороны реки движется фургон, а в нем Лекёр, который, завидев приятеля, в знак приветствия элегантным жестом снимает шляпу.

Всего подъезжают три открытые повозки, ворочая огромными, облепленными грязью колесами. Едва они останавливаются, сразу же собираются группки местных жителей, включая и прачек, поглазеть на приезжих. Те в свою очередь разглядывают парижан – одни широко раскрытыми, испуганными глазами увезенного из привычных мест скота, другие вообще потрясенные. С такими лицами люди Эрнана Кортеса входили в золотой город Теночтитлан. Все движение на Рю-Сен-Дени останавливается. Лошади опускают головы. Одна лошадь шумно опорожняет свое нутро, покрыв мостовую зеленоватым навозом. Лекёр слезает со скамьи в передней части первого фургона и шагает к Жан-Батисту. Они с облегчением крепко жмут друг другу руки.

– По дороге не обошлось без приключений, – говорит Лекёр. – Не то чтобы мы повстречали Цирцею или Циклопа, но все-таки пришлось повозиться. Однако мы здесь и ждем твоих распоряжений.

Для человека, путешествовавшего в компании тридцати горняков и вынужденного терпеть невзгоды морозной зимы, Лекёр на удивление опрятен и свеж. На голове небольшой каштановый парик, лицо аккуратно выбрито, на шее красивый красный шарф, а в дыхании ощущается лишь самая малость алкоголя, что вполне можно ожидать в качестве профилактического средства от любого человека, предпринявшего путешествие в мороз.

– Всех привез? – спрашивает Жан-Батист, кивая на фургоны.

– Тридцать рабочих. Специально отбирал. Уверен, они тебе подойдут.

– Я тебе очень благодарен, – говорит Жан-Батист. – Очень. Но мы должны отогнать фургоны вон на ту улицу. – Он указывает на Рю-о-Фэр. – Иначе на нас начнут кричать. Здешний народ за словом в карман не полезет.

Им хватает четырех минут. Фургоны и лошади стоят вдоль северной стены церкви. Рабочие вылезают и сбиваются в кучки, поглядывая то на Лекёра, то на Жан-Батиста, словно молча прикидывая, кто важнее, и так же молча делая выводы.

Жан-Батист отпирает дверь, ведущую на кладбище. Итак, первое испытание. Людей надо заставить войти на кладбище, место неприятное даже для такого просветленного ума, как его собственный. Может, откажутся? И что тогда? Затащить силой? Как? Острием шпаги? Но шпаги у него нет.

– Не мог бы ты пойти первым? – тихо просит он Лекёра. – К тебе они уже привыкли.

– Хорошо, – отвечает Лекёр и без колебаний проходит в дверь. Шахтеры, шаркая, тянутся следом. Когда проходит последний, Жан-Батист идет за ним, закрывает дверь и присоединяется к Лекёру.

– Как ты и предупреждал, – говорит Лекёр, – впечатление весьма сильное.

– К этому привыкаешь, – отвечает Жан-Батист. – По крайней мере, отчасти.

– Значит, нам захочется побыстрее закончить, – говорит Лекёр, пытаясь улыбнуться.

Дрова для большого костра уже несколько дней лежат наготове, сложенные в поленницу между церковью и крестом проповедника. Теперь, взяв на кухне у пономаря угольки, они разводят огонь. Дым спиралью уходит в мерзлый воздух, в самом сердце костра слышится треск, дым становится гуще, и дюжина язычков пламени начинает прорываться между поленьями. Шахтеры становятся вокруг огня, протягивая руки к теплу.

Выходит Жанна. Жан-Батист представляет ее Лекёру. «Рабочие хотят есть?» – спрашивает она. О, да, вне всякого сомнения. Очень хотят. Тогда она пойдет на рынок и принесет им суп и хлеб. Есть один лоток, где хороший суп продается ведрами. Она управится быстро.

Предложение Жанны, имеющее здравый практический смысл, сразу же принимается. Лекёр выбирает из круга троих, чтобы помочь девушке. А Жан-Батист отсчитывает ей в ладошку деньги.

– Они вполне безобидные, – говорит Лекёр, имея в виду горняков-помощников. – Скажешь, что тебе надо, и они все исполнят.

Жан-Батист и Лекёр смотрят, как она удаляется, а за ней, тяжело ступая, бредут рабочие.

– Девушка будет нам очень полезна, – говорит Лекёр. – Предвижу, что она скоро обратится для них в маленькую Деву Марию.

– Когда шахтеры поедят, – говорит Жан-Батист, – надо будет поставить палатки. Думаю, вот здесь, в два ряда по пять. А ты, если не возражаешь, поселишься в доме пономаря. Там живут лишь старик и Жанна. Думаю, тебе будет удобно.

– Я здесь в роли послушного орудия, – отвечает Лекёр, – так что не имеет значения, куда меня положат на ночь.

Жан-Батист кивает. Прислушиваясь к тихим голосам рабочих, он вспоминает то, что непостижимым образом умудрился забыть. По крайней мере половина горняков в Валансьене говорят только по-фламандски. Когда он работал на шахтах, выучил десятка два слов, но они уже давно стерлись из памяти.

– Ты говоришь на их языке? – спрашивает он Лекёра.

– Сомневаюсь, что смог бы на нем сыпать любезностями перед дамами, – отвечает Лекёр, – но полагаю, для нашего дела моих познаний достаточно.

Через полчаса Жанна с рабочими возвращается. Двое несут ведра с супом, над которыми поднимается пар. А у Жанны и третьего шахтера полные охапки хлеба. Позади процессии виднеется Арман. Широким шагом он идет к Жан-Батисту и Лекёру и, еще не успев подойти, кричит:

– Видел дым от вашего костра! Мне уж было подумалось, что ты просто милый мечтатель. Но уж теперь-то всегда буду доверять твоим словам.

– Позволь представить тебе, – обращается Жан-Батист к Лекёру, – месье Сен-Меар.

– Вы из нашей компании, месье? – спрашивает Лекёр.

– Думаю, меня можно к ней отнести, – отвечает Арман, глядя на Жан-Батиста.

– Месье Сен-Меар – органист этой церкви, – объясняет Жан-Батист.

– Бывший органист, – говорит Арман, – раз уж эти господа начали работать. Но я намерен участвовать в собственном уничтожении. Разве такое право не принадлежит всем нам?

– Так считали древние, месье, – отзывается Лекёр.

– А мы новые древние, не так ли?

– Мы те, кто очистит Париж, – говорит Лекёр. – Именно это я сказал своему другу, когда мы виделись последний раз. Это будет своего рода пример для подражания.

– Пришла пора избавиться от прошлого, – говорит Арман не то искренне, не то насмешливо. – Слишком долго нас душила история.

– Я вполне разделяю ваши чувства, – говорит Лекёр, понизив голос.

– Тогда давайте разделим их за бутылочкой, – предлагает Арман.

– Через два часа совсем стемнеет, – говорит Жан-Батист. – Бутылочка подождет.

– Он уже принялся нас тиранить, – говорит Арман.

Лекёру явно неловко.

– Но он прав, месье. Несомненно, прав. Еще слишком много дел. И нам нужна трезвая голова. Может быть, немного попозже?

Суп с хлебом съеден без церемоний. Шахтеры облизывают ложки, тыльной стороной ладони обтирают бороды, отплевываются, чешутся, зевают.