Четыре времени лета - Грегуар Делакур Страница 28

Я сохранила нашу квартиру на Парижской улице; выбросила все воспоминания, пляжные игрушки, рамки из ракушек, которые собирал Гектор. Квартира стала теперь свидетелем. Свидетелем пустоты моей жизни.

Но были и розы, ибо я встретила мужчину. Два года назад.

Мы встретились у церкви Святой Жанны д’Арк – когда я шла на крытый рынок на улице Жан-Монне, в приятном тепле летнего предполуденного часа, в запахе моря, в визге чаек – в котором нет абсолютно ничего романтического. Он вышел из церкви среди процессии людей в черном и темно-сером. Женщины были в соломенных шляпках, от солнца, редкие дети – в светлых панамках с рекламой анисовки. Слезы, печальные объятия. Наши взгляды встретились, когда он закуривал сигарету. Я не говорю ни о любви с первого взгляда, ни об обуявшей нас дикости, но о желании вполне цивилизованном. От его взгляда, его улыбки, от необычности ситуации у меня зашлось сердце, живот свело. Когда группа тронулась с места, я затесалась в процессию. Мужчина улыбнулся, приблизился ко мне. Мы почти соприкасались. Я уловила его запах темного табака и кофе. Мы молча дошли до Гранд-отеля, где был накрыт стол. Наши пальцы, коснувшись друг друга, обожглись. Он представил меня нескольким родственникам: я вдруг стала кузиной Мартиной из Сент-Омера. Ну же, тетя Андре, Мартина, ты помнишь, дочь Жака. И бедная Андре, у которой тряслась голова и текли слюни, нахмурила брови и вспомнила: ах да, Жак, Жак, но я забыла, что у него есть дочь. Наш первый неудержимый смех.

Позже, когда близкие вспоминали, подтверждая свои слова фотографиями, жизнь покойного (его любовь к охотничьим собакам, его страсть к вестернам), мы сбежали в гардероб отеля, где наши аппетиты, дикие, неукротимые, оказались сильнее нас. Это было мощно, прекрасно и бесстыдно. Слияние. И я во что-то поверила. Во встречу. В возможность.

Но угроза всегда ходит близко.

В нашем успокаивающемся дыхании он сказал, что любит меня. Что хочет снова увидеть. Он спросил, как меня зовут, люблю ли я классическую музыку. Блины. Вино. Фильмы Джудда Апатоу. И я ему поверила. Я клянусь вам, мсье Роз, в ту минуту, лежа на прохладной плитке, я подумала, что это тот самый. Тот самый мужчина. Тот самый день. Что это возможный старт, который приведет наконец к моей истории любви. Мы созвонились. Увиделись несколько дней спустя в его съемной квартире в Ардело. Тот же голод, то же нетерпение. Тот же накал. Мне снова было пятнадцать лет, губки сердечком, сердечко на ладони.

Угроза.

В дыму сигарет после всего – его слова. Как былые лезвия моих ножей для мяса. Он был женат. Но это ненадолго. Он просил меня подождать. Обещал, умолял. Уже. Больше я ничего не ждала от любви, мсье Роз. И вернулась крапива. Моя кожа снова стала болезненной, вспухшей от ломок, израненной печалями. Мое горе по мужчинам безутешно, вы же знаете. Я неизлечима. Больше я никогда не отдавалась оголодавшему. Больше никогда не выходила ночью, не терялась в тенях, в теплом дыхании лжи. Я закрыла мое тело, зашила лоно, заколотила сердце. И осталась в живых.

Мне никогда особо не везло с мужчинами.

* * *

В это утро над Ле-Туке навис дождь. На дамбе хнычут дети, матери одели их в плащи, в сапоги. Пляж пустой и серый.

В это утро, как и каждое июльское утро, вот уже десять лет, я иду навестить мсье Роза. Как и каждое июльское утро, вот уже десять лет, я приношу ему «Эжени Гинуассо» – сегодняшняя отливает лиловым, – и в это утро я читаю ему несколько страниц из «Детских шалостей» Ларбо, истории о Розе и Розхен, о Жюлии, о Жюстине – обо всех этих девочках, которыми мы были, мечтательных, влюбленных, что, вырастая, так часто непоправимо портятся.

В это утро к нам подошла женщина. С ней был очень красивый мужчина, индиец. Она спросила меня очень ласковым голосом, знаю ли я этого… мсье Роза. Я улыбнулась ей. Ответила, что да. Что нет. Что вообще-то. Но я. И тогда она села рядом со мной и рассказала мне историю Пьера и Розы.

Когда она закончила, когда иссякли наши слезы, я поняла: есть такая любовь, что больше нас. Больше меня.

И мне посчастливилось быть к ней причастной.

На сегодня обещают температуру восемьдесят шесть градусов по Фаренгейту (тридцать по Цельсию).

Десять лет назад в Ле-Туке было едва ли двадцать градусов, и море ледяное. Говорили, что какой-то человек хотел в нем утопиться в вечер бала.

Мы больше никогда не возвращались в Ле-Туке.

Мы бросили там останки некой Моники, некого Ришара.

Мы выбросили их на морском берегу, они разбились о скалы и исчезли.

На теплом песке дюн мы стали Луизой и Робером. В прохладе простыней отеля – название которого мы забыли, но вид оттуда был великолепный. В сыром тепле кичевейшего бара «Ар-деко». В ожогах наших новорожденных тел. В горячей ванне. В наших глазах. И в нашей бесстыдной жадности мы стали Луизой и Робером.

Тому уже десять лет.

* * *

Скоро десять лет, как мы поселились здесь.

На американском Северо-Востоке, близ Бовины, в ста пятидесяти милях к северу от города Нью-Йорка. Мы построили деревянный дом в Маунтин-Брук. Он выходит на реку Литтл-Делавэр, и каждое утро, открывая ставни, мы видим новую дивную картину. Дом большой, приветливый. Каждое лето и каждую зиму приезжают наши трое сыновей. Сначала с невестами. Потом, позже, с женами. А теперь с детьми.

Зимой здесь очень холодно. Дороги порой заносит снегом на целую неделю, и мы, когда не ходим на лыжах, часами сидим перед огромным камином, и огонь сжигает наши кожи и воспламеняет нас.

Наши дети приедут через две недели, в первых числах августа. И мы будем устраивать бесконечные барбекю. Мальчики станут кататься на лодке; они будут воображать себя братьями Маклин из фильма «Там, где течет река», но никогда, до сегодняшнего дня, им не удавалось поймать такую огромную форель, как Гарнетт Ли, наш чудесный сосед. Он хвалился, что выловил однажды рыбину длиной около метра и весом больше семи кило.

Через две недели мы вновь обретем на месяц прелесть наших былых летних дней, когда еще не выросли крылья за спиной у наших сыновей; тех летних дней, что мы проводили на юге, во французских городках.

Это было до холодов. До ледяного дыхания их ухода.

До того как я стала Луизой, чтобы не умереть.

* * *

Вот уже десять лет, как мы сдержали все наши обещания, данные в Ле-Туке.

Мы начали новую жизнь. Выбросили ненужные вещи. Лишние воспоминания. Необходимую ложь.

Мы построили этот славный дом, где до нас никто не жил. У нас очень большая кровать. Большая ванна. Мы всегда дарим друг другу красные гиацинты и до сих пор краснеем. Мы очень часто занимаемся любовью, в большой кровати, в большой ванне, в саду, в реке, всегда с огромным вкусом и бесстыдной дерзостью.

Угрозы теперь далеко, они почти исчезли.