Шелковые глаза - Франсуаза Саган Страница 28

Словно чтобы успокоить себя, она достала сигарету из кармана пальто, с облегчением обнаружила зажигалку «Крикет» в другом кармане и закурила. Дым был теплый и едкий, а вкус сигареты показался незнакомым. Хотя она курила одну и ту же марку десять лет.

«В самом деле, – сказала она себе, – может, мне просто нужно немного побыть одной? Может, я никогда не остаюсь одна, уже давно? Может, это озеро обладает пагубными чарами? Может, вовсе не случай, а рок привел меня на его берега? Может, долгая череда волшебства и злого колдовства окружает Голландские пруды… Они ведь так называются…»

Она положила руку на ствол, рядом со своим бедром, и ощутила под пальцами шершавое дерево – источенное, покрывшееся патиной, наверняка из-за дождей и одиночества. (В конце концов, что может быть более одиноким и печальным, чем мертвое, срубленное, заброшенное и ни на что не годное дерево: ни костер разжечь, ни досок напилить, ни сделать скамейку для влюбленных?) Так что прикосновение к этому дереву внушило ей некую нежность, любовь, и, к своему великому изумлению, она почувствовала, как к ее глазам подступили слезы. Она рассматривала дерево, его вены, хотя их было трудно различить: серые, почти белые в этом сером и уже побелевшем дереве. «Похожи, – подумала она, – на вены стариков: не видно, как по ним течет кровь. Знаешь, что течет, но не слышишь ее и не видишь. И с этим деревом почти то же самое: тут больше нет сока. Нет сока, пульсации, возбуждения, желания делать, делать глупости, делать работу, заниматься любовью, действовать, что там еще…»

Все эти мысли промелькнули в ее голове с необычайной быстротой, и при этом, смирившись, она уже не слишком хорошо понимала, кто она такая. Внезапно у нее возникло представление о себе самой, у нее, которая никогда не видела себя со стороны, даже никогда не пыталась, у нее, кого так переполняла жизнь. Она вдруг увидела себя женщиной в пальто из толстой шерсти, курящей сигарету на стволе мертвого дерева, на берегу пруда со стоячей водой. Кто-то в ней непременно хотел бежать из этого места, отыскать, вновь обрести свою машину, музыку в машине, дорогу и тысячи средств избежать смерти, тысячи уловок, которые наверняка используют опытные автомобилисты, чтобы избежать аварии, кто-то хотел вновь обрести объятия Жан-Франсуа, парижские кафе, «джин, цыган, сифоны и электричество», любезные Гийому Аполлинеру. Но был в ней и кто-то другой, кого она не знала – по крайней мере, никогда до этого с ним не встречалась – и кто хотел смотреть, как опускается ночь, как пруд устраивается на ночлег в темноте и дерево становится холодным под рукой. И быть может, а почему бы и нет… этот кто-то захотел бы – позже – зашагать к этой воде, испытать сначала холод, а потом спрятаться туда, потеряться там и вновь обрести на дне все, подобно мертвым листьям, которые накапливались на золотисто-голубом песке в течение всего дня. И там, лежа на этих листьях в окружении глупых и ласковых рыб, этому кому-то стало бы наконец совершенно покойно, поскольку он вернулся в колыбель, вернулся к истинной жизни, то есть к смерти.

«Я схожу с ума», – подумала она, и некий голос ей прошептал: «Уверяю тебя, это истина, твоя истина» – и казалось, что это голос самого детства. А другой голос, приобретенный за тридцать лет различного счастья, этот другой голос говорил ей: «Девочка моя, надо вернуться и принять витамины В и С. Что-то в тебе неладно».

Разумеется, именно этот второй голос победил. Прюданс Дельво встала, оставила древесный ствол, пруд, листья и жизнь. Вернулась к Парижу, к своим диванам, к своим объятиям, к тому, что называют существованием. Вернулась к своей любви, которую звали Жан-Франсуа.

И включила музыку в машине, и вела очень внимательно, и даже улыбнулась этому получасу помутнения. Но ей понадобилось целых два месяца, не меньше, чтобы забыть Голландские пруды. В любом случае она никогда не говорила о них Жан-Франсуа.