Прости меня, Леонард Пикок - Мэтью Квик Страница 28

– Жесть! – не переставал говорить Ашер. – Просто улет!

– Очень хорошо, очень хорошо, – ответил папа, весь из себя такой невозмутимый, как всегда после пары стаканчиков, а глаза у него были стеклянными. – Очень хорошо, очень хорошо. – Он говорил быстро и словно нараспев, с ударением на начало слов и проглатывая окончание, поэтому вся фраза звучала как «очень хорошо, оч-хор».

К концу их с мамой семейной жизни, когда отец окончательно слетел с катушек, он на все отвечал: «Очень хорошо, оч-хор». – «Папа, я завалил естествознание». – «Очень хорошо, оч-хор». – «Мама трахается с этим французским дизайнером, у которого работала моделью». – «Очень хорошо, оч-хор». – «Папа, я только что поджег тебе яйца». – «Очень хорошо, оч-хор». Он стал точно кукла, говорящая стереотипные фразы, если дернуть за веревочку. «Очень хорошо, оч-хор». «Очень хорошо, оч-хор». «Очень хорошо, оч-хор».

В номере отеля папа сказал:

– Вы, парни, можете взять фильм напрокат, но из номера ни ногой. А я обратно в зал. Чувствую, сегодня мне повезет.

Что меня не слишком удивило, потому что папа вечно оставлял меня одного, даже когда я был еще совсем ребенком.

Мы с Ашером выждали ровно десять минут – именно столько, сколько потребовалось папе, чтобы начать игру, – и отправились обследовать отель.

Мы плутали в лабиринте бесконечных коридоров, стучали в попадавшиеся на пути двери, опорожняли автоматы со льдом и бросали шарики льда в лестничный проем; катались на тележке горничной и старались вмазать друг дружку в стены; затем попытались проникнуть в ночной танц-клуб, но были схвачены вышибалой, который чуть не уписался со смеху, когда мы на голубом глазу заявили ему, что отмечаем совершеннолетие Ашера. Мы обшарили казино в поисках музыкантов из группы «Грин дей», – правда, оттуда нас тоже вышибли, – проглотили по куску пиццы в ночном заведении и в результате уселись на пешеходной эстакаде, облокотившись на перила и свесив ноги.

– Блин, эта ночь была просто чумовой! – воскликнул Ашер. – Лучший подарок на день рождения. Без балды.

– Ага, уж ты-то знаешь толк, – помню, сказал я, слушая, как где-то в темноте рокочут волны.

– Как думаешь, а мы, став взрослыми, когда-нибудь вернемся в этот отель? – спросил Ашер. – Думаешь, мы с тобой по-прежнему будем вместе тусить, а?

Если бы вы приставили дедушкин нацистский «вальтер» к моей одиннадцатилетней башке и сказали бы: или чистосердечное признание, или смерть, а потом спросили бы, останемся ли мы с Ашером друзьями до гроба, в ту ночь я не колеблясь ответил бы «да» [43].

– Очень может быть, – сказал я, и мы продолжили сидеть, болтая ногами.

А потом мы вообще особо не разговаривали, и ничего особенного не произошло – просто типичный тупой детский треп [44].

Возможно, мы словили кайф, который бывает лишь у детей и который лишь дети способны понять.

В ту ночь кругом были сотни взрослых, они заправлялись спиртным, и играли в азартные игры, и дымили как паровоз, но, могу голову дать на отсечение, ни один из них не испытывал такого кайфа, как мы с Ашером.

Может, взрослые пьют, играют в азартные игры и балуются наркотиками именно потому, что иначе им просто-напросто не словить кайф.

Может, по мере взросления мы теряем эту способность.

Ашер определенно ее потерял.

Как-то раз после длинного тоскливого дня, когда я, облачившись в свой похоронный костюм, следил в Филадельфии за несчастными взрослыми, я вышел на своей станции, и эта девушка [45], которую я здесь раньше ни разу не видел, сунула мне прямо в морду какие-то бумажки. И сказала:

– Путь, правда и свет!

– Прости? – произнес я.

– Это религиозная брошюра. Прочти ее.

Я взял бумажки, походившие на мини-книжку комиксов. Слова и рисунки были напечатаны красной типографской краской, что сразу привлекало внимание и будоражило. На обложке был изображен улыбающийся мужчина. Внизу текст следующего содержания: Ты можешь быть самым замечательным парнем на свете, но если в твоем сердце не будет Иисуса, ты отправишься прямиком в ад.

Помню, я еще тогда рассмеялся, потому что брошюра с подобной картинкой казалась некоторым перебором, вроде как шуткой. И еще я подумал: а не играет ли эта странная, вся из себя такая несовременная девушка в какую-то игру – типа, пытается поймать меня в свои женские сети, в хитро расставленную ловушку?

– Ты кто? – Я попытался выглядеть хладнокровным и крутым вроде старины Богги.

– Меня зовут Лорен Роуз. И я здесь, чтобы наставить тебя на путь истинный. Принести тебе благую весть.

Ее звали Лорен, и она была высокой блондинкой.

Лорен.

Если бы я верил в знаки судьбы, то наверняка почувствовал бы легкое беспокойство, потому что она походила на молодую Лорен Бэколл, тоже высокую блондинку с кошачьим личиком, и была в расцвете своей красоты, словом, просто неотразима. Я неоднократно видел, как в черно-белой стране по имени Голливуд Богги множество раз завоевывал Бэколл, и поэтому сразу понял, что от судьбы не уйдешь. Она непременно должна стать первой девушкой, которую я поцелую. Я мысленно поставил себе такую задачу: определил цель и понял, что пойду по следу, совсем как грейхаунд, преследующий кролика.

– Что за благая весть? – спросил я, стараясь казаться невозмутимым, обходительным и уверенным в себе, совсем как черно-белый Богги, и делая вид, будто мы разыгрываем сцену из фильма «Глубокий сон». – Потому что она мне сейчас точно не помешает.