Монахини и солдаты - Айрис Мердок Страница 29

Дейзи съехала с килбернской квартиры, ставшей для нее слишком дорогой, какое-то время снимала дешевую комнату на Джерард-стрит и поначалу забавлялась, когда там к ней приставали на улице, но потом стала бояться. Тим нашел для нее крохотную однокомнатную квартирку с кухонькой в алькове в пыльном районе между Хаммерсмит и Шефердс-Буш, с общей ванной, очень дешевую. Она в то время была без работы, и ему приходилось помогать ей. А еще она начала серьезно пить. Самому Тиму повезло найти просторную комнату, что-то вроде чердака над гаражом, сразу за Чизуик-хай-роуд. Туалет с умывальником во дворе. Он поставил электроплитку, чтобы готовить, и парафиновый обогреватель. Платил он сущие гроши, поскольку помещение не предназначалось для житья. Тим делал вид, что использует его исключительно как студию. Хозяин гаража, Брайан, который принимал его за романтика и богему, закрывал глаза на то, что у Тима свет горел до поздней ночи. Однажды Дейзи, желая сэкономить, на короткое время сдала свою квартирку туристу и поселилась у Тима. В другой раз Тим переехал к Дейзи и, чтобы побудить ее чаще сдавать квартиру, притворился, что сдал свою. На самом деле он ее не сдавал, однако с тех пор опасался расспросов, разоблачения, полиции и неподъемного счета от хозяина за помещение. Тим боялся любых «властей». (Может, поэтому ему так и не удалось добиться повышения скудного пособия, которое он получал.) Гай как-то в разговоре с ним упомянул, в связи с этим состоянием чрезмерной тревоги, которое заметил в Тиме, выразительный греческий глагол Lanthano, что означает «не привлекать внимания к своим действиям». Тим решил, что Lanthano — его девиз.

Тим был и тронут, и раздражен уверенностью Дейзи, что он должен помогать ей. Иногда, в зависимости от перемен в их отношениях, эта уверенность казалась ему естественной, иногда нет. Всегда могло случиться так, что он получит выгодную работу, что она решит снова пойти преподавать, что ее роман принесет ей богатство. Шли годы, но они не сдавались, неизменно повторяя: «Может, лучше расстанемся, прекратим попытки, может, с кем-то другим лучше получится?» И неизменно отвечали друг другу: «Кому мы теперь нужны?» — а потом шли в паб. Дейзи взяла в привычку запасаться спиртным и до полудня не вылезать из постели. Они никогда не выясняли отношений на людях. Очень скромные развлечения времен жизни в Хэмпстеде прекратились. Старинные друзья по Слейду большей частью исчезли с горизонта. Появилось несколько друзей, с которыми они познакомились в пабах. У Дейзи были подружки, которых Тим не видел, все больше феминистки и отчаянные левачки. Тим, которого политика не интересовала, иногда общался со знакомыми вроде Джимми Роуленда и кое с кем из коллег по художественному училищу. А потом появилось это сборище на Ибери-стрит.

Его связь с Ибери-стрит все последние годы была стабильной, не становясь ни теснее, ни выгоднее. Тима еще студентом после кончины Руди Опеншоу представили отцу Гая, человеку, наводившему на Тима панику, который жил в большом доме в Суис-Коттедж на севере Лондона, куда Тим наведывался время от времени отчитаться в успехах и получить совет по поводу того, как жить еще экономнее. Гай, его сын, недавно женившийся, был в ту пору тенью при отце, изредка мелькавшей в отдалении, когда Тим являлся к ним с визитом. Однажды он увидел Гертруду, юную тоненькую Гертруду, одетую для выхода на светский вечер. Когда отец Гая умер, Тим продолжал приходить, намного реже прежнего, с отчетом на Ибери-стрит. Его никогда не приглашали на званые вечера, хотя Гай, к которому Тим относился с нервным благоговением, обычно угощал его бокалом шерри. Когда Тим закончил учебу и перестал получать свою регулярную сумму на расходы, он предположил, что на Ибери-стрит больше не желают его знать. Вообще он тогда имел смутное представление о том, что Гай за человек, а Гертруду знал того меньше. Остальных он еще ни разу не встречал. Однако, по какому-то таинственному указанию, его положение в семействе, вместо того чтобы сойти на нет, неожиданно упрочилось. Денежная сторона отношений с семьей Опеншоу, отпав, была восполнена другой: дружеской, неофициальной. Тима приглашали на коктейль, он регулярно посещал Ибери-стрит в дни их приемов. Иногда там сходилась масса народу. На одну такую вечеринку Тим взял с собой Дейзи. Она была неприлично молчалива и рано ушла. Тим остался, но потом устроил ей скандал.

Дейзи обрушилась на этих «шишек-буржуев», которые, заявила она, постепенно затягивают Тима в свой мерзкий снобистский мир. Они презирают его, говорила она, смеются над ним, смотрят на него свысока, снисходят до него. Фальшивые, ненастоящие люди, она их ненавидит. Она, конечно, как понял Тим, попросту ревновала. Тем не менее он не собирался порывать с Ибери-стрит. Он старался не упоминать о своих визитах туда, хотя Дейзи постоянно возвращалась к ним и язвила по поводу его «снобизма», говорила, что его «пьянит запах богатства». В некотором смысле внутреннее чутье не обманывало ее. Тим был просто очарован обстановкой в доме на Ибери-стрит, не (как он чувствовал) запахом богатства, а самой атмосферой семейной жизни. У Тима не было ни семьи, ни близких, кроме Дейзи. Сборища на Ибери-стрит имели семейный характер, и ему было приятно присутствовать на них в качестве младшего члена этого круга родных и друзей. И конечно, он не мог оставаться равнодушным, когда после грязи и хаоса квартиры Дейзи и спартанской простоты собственной изредка оказывался в теплом, чистом, обустроенном доме, где шерри подавали в красивых бокалах. В общем, в определенном смысле, в каком именно, он не затруднял себя определением, Ибери-стрит была для него верхом совершенства.

Лучше всего он чувствовал там себя с Графом. (Тим знал, что тот не был настоящим графом.) Граф с самого начала был исключительно добр к нему, и Тим интуитивно почувствовал его особое одиночество чужестранца. Он был благодарен Графу за то, что тот купил его картину (она называлась «Три дрозда в паточном колодце» [66]). Тим надеялся, что Граф пригласит его к себе домой, но этого так и не произошло. Белинтой был тоже добр и ласков с Тимом, но он не мог понять Белинтоя и чувствовал себя неловко с собратом ирландцем. Джеральд Пейвитт раз или два приглашал его в паб на кружку пива, однако Джеральд был слишком странный и весь в себе, и Тиму было трудно с ним разговаривать. Джеральд ничего не знал о живописи, а Тим о звездах (или чем там Джеральд увлекался, он не был уверен). Стэнли Опеншоу, который тоже был очень добр к Тиму, однажды пригласил его к себе на ланч. Но больше не звал, как Тим подозревал, потому что он не понравился Джанет. С Гаем и Гертрудой отношения всегда были сердечные, хотя и несколько официальные. Он их слегка побаивался. Гай был вполне готов к роли строгого отца, что и продемонстрировал, когда Тим не так давно в отчаянии попросил у него взаймы. Он дал ему деньги, а в придачу прочел целую лекцию. Этот долг остался на совести Тима, он его так и не вернул. И спрашивал себя, знает ли об этом Гертруда.

Известие о том, что Гай смертельно болен, Тим поначалу принял с недоверием. Как возможно, чтобы человек, такой сильный и такой реальный, как Гай, собрался покинуть этот мир в сорок четыре года? Потом он всем своим существом почувствовал страх. Он испытывал почтительную любовь к Гаю. Но куда больше испугался за себя. Что будет с ним без Гая? Дело было не просто в деньгах, или коктейлях, или советах, которые Гай мог дать ему. Гай был Тиму вместо отца. Так долго у него был Гай, спасительная опора, последнее прибежище. Если «все рухнет» (реальная, совершенно непредсказуемая возможность, которой Тим постоянно опасался), всегда был Гай, чтобы собрать осколки. Существование Гая где-то на заднем плане в каком-то отношении даже помогло Тиму наладить жизнь с Дейзи. Благодаря этому «последнему прибежищу», Тим смог вести себя увереннее и разумнее (не только в том, что касалось финансов). А еще были мудрость, авторитет, непоказная искренняя привязанность. Гай всегда добивался от Тима, как ему обычно удавалось добиваться от всех, полной прямоты. Ему была непонятна непостижимая потребность людей во лжи, даже бескорыстной. Тим по природе был уклончив, привычно лгал, сам того не замечая; но он рано научился говорить Гаю только правду. Что же, теперь правды больше не будет?