Хоровод воды - Сергей Юрьевич Кузнецов Страница 29

– Мне мое тоже нравится, – отвечает Аня, и тут наконец появляется Андрей, на ходу извиняется, ругает московские пробки и забитые дороги.

– Спасибо за билеты, – говорит Андрей, – я сейчас деньги верну.

– Вот еще не хватало, – отвечает Аня.

Не рассчитывай на мужчин – все равно обманут. Так говорила Анина мама, а до этого – ее мама, легендарная снайперша Джамиля Тахтагонова.

– Пока, Кирилл, – говорит Аня, обернувшись через плечо, – может, еще увидимся.

– Нормально, – отвечает Кирилл. – Если что – ты двигай сюда, я, может, еще и не уйду.

Хорошая у него жизнь, думает Аня. Можно вот так полдня слоняться без дела, девушек клеить. А у меня пять дней в неделю – детский сад, работа, детский сад. Ну ничего, хоть высплюсь завтра утром.

Иногда за день я так устаю, что мне трудно вести машину. Иногда я засыпаю прямо в метро – и тогда мне снится мой брат Саша, который возвращается домой после двухнедельного запоя.

Может, доверчивая девушка подобрала его у «Перекрестка», может, добрые люди дали денег на лекарство, может, он нашел в снегу кошелек – но каким-то волшебным образом Мореухов преодолел барьер между слабоалкогольной прелюдией и глубинным водочным заплывом. Как всегда, его ждут водяные черти, кривые коряги, придонная нежить – он погружается все глубже и глубже, надеясь добраться до дома, пока утопленники не стиснули его в склизких объятиях, клешни не разорвали плоть, темная вода не заполнила легкие. Надеется вернуться домой, прежде чем достигнет дна.

Водка – это горючее. У меня есть силы, пока она сгорает внутри, пока она сжигает меня. Когда этот огонь гаснет, я перестаю быть человеком. Я – зомби, живой мертвец, создание Джорджа Ромеро и Лючио Фульчи. Руки трясутся, слюна изо рта, нетвердая походка, расфокусированный взгляд.

Наверное, я должен пожирать других людей – но пока вроде обходилось без этого.

Когда я дома, мне нравится быть зомби. Тело зомби лишено души, оно полностью свободно. Эта свобода завораживает – так и хочется предугадать, что с моим телом будет через минуту, да не выходит. Оно может упасть, споткнуться на ровном месте, врезаться в стол, в сервант, в шкаф. Сесть мимо унитаза. Сесть на землю посреди улицы. Лечь. Замереть. Припадочно завибрировать. Выблевать съеденное три дня назад вперемешку с только что выпитым.

То самое тело, которое ходит само по себе кругами по комнате без всяких усилий. Автономное тело абсолютной свободы. Тело экстаза и разрушения.

Я не зомби хорроров и джалло, я не набрасываюсь на прохожих, не пожираю чужую плоть.

Я питаюсь только своей.

Автономное тело действительно автономно: не считая алкоголя, оно живет на внутренних ресурсах. Оно пожирает само себя – и чем больше съедает, тем автономнее становится.

(Примерно так думает Мореухов, примерно так и объясняет Димону – только сбивчивей, запутанней, длинней. Где ж вы видели, чтобы алкоголик говорил как по писаному? Да и зомби не отличаются красноречием.)

Я выхожу из запоя совсем больным, объясняет Мореухов. Печень посажена, сердце никуда, поджелудочная вот-вот откажет, нервы, разумеется, ни к черту. Мое тело разрушено.

Мне нет тридцати, а я – ходячая развалина, живой мертвец.

Это правильно. Стать зомби – высшая форма аскезы.

Задумайтесь: если в один прекрасный день мертвецы, как пророчествуют Ромеро и Фульчи, в самом деле выйдут из могил, кто окажется старейшими зомби на земле?

Ответ: те, чьи тела не истлели за все эти столетия. Обладатели нетленных мощей. Святые и аскеты.

Стать зомби – честная игра. Это мое тело, кто запретит мне разменять его на экстаз и автономию?

Это достойный обмен.

Нет ничего слаще такого обмена – хотя если смотреть со стороны, наверное, нет ничего страшнее.

Хорошо быть живым мертвецом в собственной квартире. Промозглая февральская Москва – не лучшее место для зомби. Впрочем, Мореухов уже не чувствует холода. Его бьет озноб, он с трудом удерживается на ногах, но с каждым шагом он приближается к дому.

Никогда еще эта дорога не была такой долгой.

Да уж, поминки в самом деле затянулись.

Он уже узнаёт места. Немного водки – и минут через десять он был бы дома. Ладно водки – хотя бы глоток пива, хоть чуть-чуть.

Из последних сил Мореухов идет домой. Ему кажется, там старая тахта не даст ему погрузиться в темную воду.

Я доберусь до дома, говорит он себе, доберусь до тех мест, где нет распухших утопленников, нет плывущих мертвяков, туда, где по берегам реки сидят счастливые люди, где плывут корабли с отдыхающими, где играет музыка и никогда не отцветает жасмин.

Словно в Веничкиных «Петушках», ха-ха!

Только я не Веничка, чего уж там. Другое время, другие герои. Я бы не рискнул войти в электричку, заговорить со сфинксом, устроить революцию.

Правда, я не размениваюсь на ангелов – я говорю с Богом напрямую.

Я знаю: ангелы обманывают.

Любой фильм нуар рассказывает нам эту историю.

Ему кажется, она в самом деле похожа на ангела. Странный ангел с азиатским разрезом глаз, похожий на Мэгги Чун. Подошла на улице, спросила: хочешь выпить? – а потом взяла за руку, посадила на скамейку, протянула бутылку «Туборга». Ангел-хранитель, не иначе.

Хотя откуда у русского православного человека азиатский ангел-хранитель? Наверное, думает Мореухов, я умираю, и это – мой предсмертный бред.

Легким движением руки она отвинчивает крышку. Да, конечно, предсмертный бред – пиво не водка, крышку не отвинтишь. А может, это такая водка? Водка «Туборг»? Ну-ка – нет, все-таки пиво, а теперь еще глоток, и еще.

По опыту Мореухов знает: у него есть пять минут, потом снова накроет, утащит, затянет. У него есть пять минут, но кажется – впереди вся жизнь.

И он говорит что-то смешное, увлекательное, а девушка улыбается, улыбается чуть-чуть грустно. В самом деле, наверное, странно выглядит этот худой немолодой мужчина в рваной куртке, с выбитым передним зубом и опухшим лицом. Размахивая пустой бутылкой, он рассказывает, как десять лет назад участвовал в выставках, говорит, что у него умер отец, а мать всю жизнь работала редактором, а на самом деле она – поэт, настоящий поэт, без бля, вот сейчас я стишок прочитаю, любимый – и тут он замолкает, не может вспомнить, а девушка нагибается к нему и целует. От него пахнет пóтом, мочой, перегаром, гнилыми зубами и нестиранной одеждой. Она целует его, а потом говорит увидимся, поднимается и уходит прочь.

Мореухов вскакивает, делает два шага следом, останавливается и начинает блевать.

Иногда ему кажется: если блевать долго – можно очиститься, можно выблевать всю свою жизнь.