Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада - Николай Фробениус Страница 29

Месье Жак живет один. Он человек состоятельный, но живет просто. Одинок. Зато у него есть собака. Его фабрика на Фобур-Сент-Антуан не очень велика. Он не здоровается с рабочими. Почему он занимал деньги у Бу-Бу? Этого я никогда не узнаю, да это и не важно. Одетый нищим, я сижу в тени напротив его дома и думаю, что месье Жак – измученный и неудовлетворенный жизнью человек. Он невысок и худ. Руки у него, как у ребенка. По-моему, он пережил какой-то несчастный случай. На руках у месье Жака шрамы. Ожоги от пожара? Глаза у него большие, взгляд бегающий, отчего он всегда выглядит испуганным.

Наконец ночью через чердачное окно я проникаю к нему в дом, идет дождь. Весь мокрый, я открываю дверь спальни. Убиваю собаку, глубокий разрез по диагонали перерезает сразу и шейную артерию, и дыхательное горло. Месье Жак вскакивает с кровати. Он растерян. Кричит на меня. Хромая, пытается найти свою трость. Я спокойно говорю, что пришел убить его. И объясняю, как я это сделаю. Прошу его успокоиться, потому что он не в силах мне помешать. Месье Жак мечется по комнате. В его голосе слышны слезы. Он испуган. Я говорю, что ему почти не будет больно, что он вообще больше уже никогда не будет мучиться от боли. Но он в панике и не слушает меня. Я приближаюсь к нему со скальпелем, он отбивается и ранит себе руки. Месье Жак слишком шумит, и я понимаю, что надо действовать быстро, пока он не сорвал мой план.

Я ловок. Мне ничего не стоит зарезать человека, как бы он ни защищался. Главное – подойти достаточно близко. Месье Жак позволяет мне подойти к нему вплотную, потому что надеется удержать меня своими детскими ручками. Но он не успевает и глазом моргнуть, как оказывается без рук. Я владею ножом как художник. Месье Жак затихает.

Он больше не чувствует боли.

У меня свой modus operandi [13]. Мне нужен человеческий мозг. Потом я поджигаю спальню. Вылезая через чердачное окно, я думаю, что подвергал себя слишком большой опасности.

Пожалуй, лучше пользоваться молотком. Я обточил его головку так, чтобы она стала широкой и плоской. От легкого удара таким инструментом не произойдет сотрясения, которое может повредить сам плод. Разумеется, вскрытие лучше начинать с основания. Меньше опасность совершить ошибку.

Трупосечение – это труд. Исследование мертвой материи. Я вскрываю темя. Заглядываю в мозг. Извилины идут в разных направлениях. Они петляют, перекрещиваются, некоторые вообще как будто не имеют определенного направления. Другие образуют пирамиды, завиваются спиралями. И тем не менее похоже, что этот хаос почти одинаков у всех.

Когда я прищуриваюсь, извилины напоминают мне хребты необычных гор.

Я нашел центры памяти и способности к языку. Центры гордости, способности к подражанию и решительности. Нашел центры религиозных чувств. Но многого еще не хватает. Мне хочется составить полный каталог всех отделов человеческого мозга. Хочется стать великим анатомом.

Центра боли я не обнаружил.

И тогда мне становится ясно, что я найду его только после того, как составлю атлас и каталог всего мозга.

Лишь через три месяца я убил третьего человека из моего списка. Дени-Филипп Моет. Историк естествознания и энциклопедист. Очень образованный человек.

У него оказался необыкновенно интересный мозг. Немного больше обычного. С более четкими бороздами и извилинами. С таким мозгом было легче работать. Я трудился над ним десять часов подряд. Между боковым и третьим желудочками лежит таламус. Эта часть мозга по форме напоминает ягодицы. Рядом я обнаружил какую-то красноватую субстанцию. Похожую на червя. Мондино деи Лиуцци пишет, что они имеют отношение к мысли. Когда человеку не хочется думать, они блокируют течение духа между желудочками. Я вынул таламус и зарисовал его.

Злейшие враги анатомов – усталость и нетерпеливость. Сам Рушфуко переставал работать, когда им чересчур овладевало нетерпение. Но мне так хочется продолжать. За полчаса можно многое испортить, тонкую симметрию мозга слишком легко нарушить. Надо быть осторожным.

Исследую – значит, существую. (Я начал говорить цитатами!) Мною руководят желания и любопытство. Я не боюсь наказания. Наказание – это последняя награда. Моя кровь, которая обагрит землю на месте казни, будет доказательством того, что я превзошел самого себя.

* * *

В середине лета мы с маркизом поехали в Марсель, чтобы потребовать возвращения одного старого долга. У нас было прекрасное настроение, и маркиз решил, что мы остановимся в гостинице «Тринадцать кантонов», пообедаем на славу, а потом погуляем по городу и осмотрим достопримечательности. В трактире под названием «Золотая глотка» маркизу рассказали о девушке по имени Жанна Нику, и он тут же отправился к ней в комнату. Я вернулся в гостиницу и лег в ожидании маркиза.

Я лежал, слушая стрекотание кузнечиков, доносившееся с заднего двора. Звуки, издаваемые ими, были очень красивы, но я бы предпочел, чтобы они исчезли. Все исчезнувшее или то, что вот-вот исчезнет, всегда самое прекрасное. Мне захотелось встать, открыть окно и спугнуть этих шестиногих крикунов. Когда их песня умолкла сама собой, я закрыл глаза и отдался на волю воображения. Мне нравилось думать, что Бог услыхал мою просьбу о тишине. Здесь, в полумраке, я позволил себе немного уступить мании величия. Я – освободитель всех страждущих. Человек, спасающий мир от боли. Ученый.

С рассветом я принялся за подготовку предстоящей оргии. Ходил по гавани и в бесчисленных кабачках и трактирах искал молоденьких девушек. Я спешил, но был придирчив. Обвислые груди, длинные голени, запах духов. Мне ничего не нравилось. Все было посредственным. К вечеру у меня в руках осталась всего одна карточка, и, когда оказалось, что эта девушка отправилась на морскую прогулку и сможет принять нас только завтра утром, я признал свое поражение, в ушах у меня звучали упреки маркиза.

Утром мы с маркизом стояли рядом перед зеркалом. Мы были одинаково одеты, в одинаковых париках, панталонах и туфлях. В руке у каждого была трость. Идея как можно больше походить друг на друга принадлежала маркизу. Это только прелюдия, сказал он. Мы собирались пойти в номера на улице Капуцинов и посетить там несколько приятных молодых особ. Мы разглядывали друг друга в зеркале. Маркиз усмехнулся:

– Я хочу, чтобы у нас с тобой были прозвища. Меня ты должен звать La Fleur [14].

Я с удивлением поглядел на него:

– А как вы будете звать меня?

– Президент.

Не двигаясь, я смотрел на него в зеркало. Потом засмеялся.

Маркиз оживленно болтал; он был возбужден, как ребенок, пока мы шли среди торговок с их корзинами и торговцев с тележками, полными рыбы. Люди смотрели на меня, они видели во мне дворянина. «Президент». Двери на улице Капуцинов открылись, и я заметил, что мы поднимаемся по крутой лестнице. Я был дворянином.

– Меня зовут Ла Флёр. А это мой господин, президент, – представил нас маркиз.