Гуляш из турула - Кшиштоф Варга Страница 29

Самая распространенная вывеска в Мишкольце — «Залогхаз». Если бы мне пришлось рекламировать этот город, венгерский эквивалент польской Лодзи, я воспел бы его так: «Мишкольц — город ломбардов». «Культура создает город» — с таким девизом Мишкольц стартовал в конкурсе на «Культурную столицу Европы 2010». Мишкольц, однако, сформировала не культура, а промышленность. И так, как когда-то город создавали фабрики, так сегодня его создают ломбарды. Очередной после индустриализации шаг в эволюции — распродажа всего, что еще имеет какую-то ценность: часы и шубы — в ломбард, рудименты железного века — в скупку металлолома.

В итоге европейской столицей культуры 2010 стал Печ, который с давних пор преподносит себя как город со средиземноморской атмосферой. То есть не венгерской, потому что венгерский дух никак не вяжется с атмосферой Средиземноморья. Печ, согласно официальной версии, был выбран потому, что представил самую лучшую программу, но, возможно, истинная причина такова: это — наименее депрессивный город в Венгрии. Значит, наименее венгерский?

В 2007 году культурной столицей был Сибиу, город Эмиля Чорана. Когда в 2005 году я был в Сибиу, там основательно реставрировали старую рыночную площадь. В Сибиу Чоран умирал со скуки больше, чем где бы то ни было, и был счастливее, чем когда бы то ни было, потому что больше всего на свете любил умирать со скуки. Сибиу стал красивым, обновленным и настоящим настолько, насколько может быть настоящим свежевыкрашенный город.

Неподалеку от Мишкольца, к северо-западу, у самой словацкой границы расположился город Озд. Въезжающих в Озд встречают четыре десятиэтажки блочного типа. Это они — центр города с населением в тридцать с лишним тысяч. Но, в отличие от соседней Казинцбарцики, здесь кроме блочных домов сохранились следы другой застройки, что-то вроде давней деревенской структуры, от которой остались только единичные улицы. Улица Петефи похожа на продырявленную пробоинами лодку с зачумленными пассажирами, которая тянет за собой тонущий корабль. Длинная, монотонная, уходящая в гору, где внезапно обрывается — а ведь с тем же успехом могла бы тянуться так еще многие километры или не существовать вовсе. Типичная улица венгерской деревни, с теснящимися друг к дружке домами и садиками на задворках. Вот только дома на улице Петефи серые, почти черные, а не бежевые или кремовые, как обычно; в окнах нет ни одного цветка, а ставни не красили уже, наверное, несколько десятилетий. А если за домом разбит садик, то в нем давно уже ничего не растет.

Творцы коммунистического плана индустриализации города отнеслись к улице Петефи как к неизбежному злу, пережитку уходящего мира, и потому ей суждено было стать невидимкой, укрытой в тени центральных жилых домов и труб Ózd Ipari Park [93]. Сейчас она такая же лишняя, как весь остальной город. Весь Озд — лишний; он — прошлое, которое никак не хочет закончиться и провалиться под землю, где ему самое место. И это прошлое по-прежнему пугает.

В четырех десятиэтажках, составляющих центр города Озд, когда-то были магазины, может, даже какие-то кафе. Сейчас витрины на первых этажах заклеены старыми плакатами. Ózd Ipari Park опустел, его трубы не дымят. Пустую территорию стерегут охранники, которые, сидя на корточках, читают бульварные журналы, скорее всего, «Blikk» или «Színes Bulvár Lap». Они выглядят так, будто испражняются в чистом поле, выдавливая из себя всю эту поглощенную ими в избытке цветную ахинею. На вывесках над витринами едва заметны полустертые буквы, складывающиеся в слова: «книги», «пластинки». Их там, однако, давно никто не продает. Единственная актуальная реклама в Озде — остов разбитого автомобиля на центральной площади и под ним информация агитационного содержания: в прошлом году на дорогах комитата погибло восемьдесят три человека. В этих окрестностях хорошо продается только смерть. Но она должна быть очень дешевой, иначе никому не будет по карману. У кого здесь найдется работа, кроме охранников, стерегущих развалины и околевающих со скуки, потому что это не те развалины, которые приедут осматривать туристы? Эти развалины еще слишком юны, и Озду еще долго придется ждать своего шанса, чтобы превратиться в посткоммунистический Аквинкум, руины пришедшей в упадок цивилизации.

В Казинцбарцике нет ничего, кроме блочных домов; нет других строительных материалов, кроме бетона; собственно говоря, совершенно неважно, по какой улице едешь, зачем разводить здесь лишнюю суету? Цель была такова, чтобы людям, которые здесь будут работать, просто было где жить. Поскольку город величиной с варшавские Стегны [94] построен рядом с крупным фабричным комплексом, который частично еще работает, Казинцбарцика может глядеть на Озд свысока.

В посвященной Польше серии телепрограммы о путешествиях «Фё тер» [95] телеведущая готовит бигос вместе с поляком, прожившим двадцать лет в Казинцбарцике. С невозмутимым спокойствием он подсыпает приправы в капусту и вежливо объясняет, что и в каком порядке следует в эту капусту добавлять. Житье в Казинцбарцике должно, по-видимому, настраивать на спокойный лад, коли каждый новый день там похож на предыдущий. Нет ни малейшего значения, какое на дворе время года или суток, какая пора жизни, потому что Казинцбарцика свободна от диктата природы и хаоса разнообразия. Она — вечный застой.

На выезде из Озда в сторону Мишкольца стоят обшарпанные бетонные секейские ворота [96] с намалеванными будто на картонной театральной декорации окнами. Правда, секейские ворота на Векерле телеп [97] тоже не из дерева, но все же их можно счесть пристойной данью традиции. Ворота в Озде — только отчаянная сатира на венгерскую традицию; они открывают путь с уродливой дороги номер двадцать пять в локальное безобразие: оздский вариант дачной местности, по которой бродят парами цыганские девушки, снуют парни на поцарапанных велосипедах и с подозрением пялятся одинокие мужики в подержанной одежде.

Однако, по статистике, самое бедное место в Венгрии — Пишко. Деревня у самой границы с Хорватией напоминает скорее деревни Трансильвании. Все здесь поблекшее, сонное, вялое. Округ Орманшаг, к которому относится Пишко, в межвоенное время находился в самом расцвете, однако после Второй мировой войны отцвел, и ныне с него лишь осыпаются лепестки. Причина вымирания здешнего населения кроется якобы в хронической однодетности. Сегодня от этого умирает вся страна.

По Орманшагу путешествуешь как по миниатюрной, слегка приплюснутой Трансильвании. Те, кто мог, давно отсюда уехали. И вместе с багажом забрали с собой Бога — церкви здесь давно закрыты. На колокольне одной из них выросло дерево. Может быть, это было в Вейти, а может, в Хириче, не помню. Деревни там выглядят иначе, чем повсюду в стране. Между рядами домов простирается огромный глиняный настил, вроде утрамбованной под строительство рынка земли, но рынка тут и в помине не было, был только общий загон для скота. Всех свиней держали вместе, а не в загонах за домом. Нынче свиней уже нет. Собственно говоря, ничего уже нет.