Музыка тишины - Андреа Бочелли Страница 29

В других обстоятельствах он был бы расстроен и унижен проигрышем, а сейчас и думать о нем забыл. Ему не терпелось встретиться с Адриано, чтобы рассказать о том, что произошло, и обсудить с ним свой новый опыт, приобретением которого он невероятно гордился. Ему казалось, будто он обошел всех, сделал значительный шаг в сторону так называемой нормальности, нормальности, которую, по мнению Амоса, окружающие все больше подвергали сомнению.

Он вернулся домой перевозбужденный и очень усталый. Родители уже легли спать; он взлетел по лестнице и, входя в свою комнату, услышал укоризненный голос отца: «По-твоему, это подходящее время для возвращения домой?! Представляешь, каково тебе будет вставать завтра утром?»

Амос ничего не ответил. Он быстро разделся, нырнул под одеяло, натянув его до самого носа, и погрузился в глубокий и спокойный сон. Спал он так крепко, что ему даже ничего не снилось.

Старенькая домработница, обожавшая Амоса и окружавшая его всевозможными заботами, вот уже несколько дней готовила своему любимчику самый питательный и калорийный завтрак на основе молока и яиц. Она утверждала, что весна подвергает молодые организмы тяжелым испытаниям и что хорошая учеба невозможна без омлета или яичницы. Амос стремительно поглощал все приготовленное и вместе с братом, чей желудок плохо переносил столь тяжелую пищу, бежал к остановке автобуса, который, к счастью, всегда немного запаздывал. Спустя какой-нибудь час он уже сидел на своем месте за первой партой, куда учителя посадили его, чтобы пробудить в нем интерес к некоторым предметам, которые не особо его увлекали. Амос решительно предпочитал склонение существительных и прилагательных и спряжение и парадигмы глаголов в латыни, а также историю урокам геометрии или алгебры. Несмотря на то что его учеба в классическом лицее позорным образом провалилась, он все-таки явно проявлял большую склонность к гуманитарным наукам, нежели к точным. Перевод с латинского басен Федра, сочинения, «Энеида» или «Одиссея» интересовали его гораздо сильнее, чем доказательство теорем Пифагора или Евклида.

Кроме того, месяцы, проведенные в гимназии, оказались весьма полезными для того, чтобы в дальнейшем блистать в магистратуре на уроках литературы. Но по алгебре и геометрии он плелся в хвосте у своих новых одноклассников, да так, что, получив в конце года табель с прекрасными оценками по многим предметам, он испытал невыносимый стыд, увидев, что провалил экзамен по математике. Таким образом, ему предстояло провести лето под знаменем примеров и задач, как тремя годами раньше. Это огорчило его и разочаровало, но он решил не делать из этого трагедию, чего не скажешь о его семье.

Синьор Делла Роббья снова вызвался помочь Амосу, как обычно перемежая уроки игрой в шахматы, а тетушка Тилла, старая тетя отца, которая раньше преподавала в старших классах, а несколько лет назад вышла на пенсию, предложила помощь по другим предметам. Так и поступили. Амос много занимался и волновался не меньше, чем в прошлый раз, но тем не менее выдержал пересдачу с легкостью и больше никогда не отставал в математике, в дальнейшем хорошо сдав выпускные экзамены. Все это стало возможным еще и благодаря усилиям двоюродной сестры отца, которая со следующего года приняла его в лоно своей семьи и заботилась о нем, словно о родном сыне; ее супруг, учитель физики и математики, проникнувшись к Амосу симпатией, делал все, чтобы подтянуть его по точным наукам; а свояченица, уже знакомая читателю тетушка Ванда, которая, будучи одинокой, жила в этом же доме и тоже была учительницей – только по литературе, – терпеливо занималась с ним латынью.

В начале октября, когда начался второй учебный год магистратуры, Амос чувствовал себя абсолютно вписавшимся в коллектив, спокойным, уверенным в себе и веселым. Он почти забыл о печальном прошлом в колледже. День за днем он – возможно, бессознательно – пытался наверстать потерянное время и жить так, как подобает юноше его лет, что раньше ему не очень-то удавалось.

Одноклассники Амоса, все до единого, любили его. А поскольку он вдобавок ко всему еще и был мальчиком из хорошей семьи, против его общества ничуть не возражали и родители однокашников, поэтому он часто получал приглашения то на обед, то на полдник, то на празднование дня рождения…

Невзирая на некоторые подростковые проблемы, по сути характерные для всех, это был период абсолютной беззаботности, в котором любовь к Барбаре была его крестом, а дружба с Адриано – его отрадой. Вместе оба этих аспекта стали основополагающими в развитии Амоса. В них заключались два разных смысла его жизни, два разных повода к размышлениям, приводившие к двум противоположным результатам: Барбара, возможно, ценила его, признавая его хорошие качества; она продемонстрировала это, когда первая из класса проголосовала за то, чтобы сделать его старостой; значит, она уважала его – но не любила. Амос же предпочел бы ее уважению любовь. А вот Адриано был рядом ровно в той мере, насколько это необходимо для друга. Он сопереживал всему, что происходило с Амосом, всем его самым интимным мыслям, волнениям и тревогам. Ему можно было доверить все, будучи уверенным, что он поймет и поддержит; так что, в плане человеческих отношений, Адриано был достижением, каким можно было гордиться на протяжении всей жизни. Не говоря уже о том, что такой крепкой дружбе удалось бросить семена доверия к ближнему в душу Амоса. Эти семена, непрестанно прорастая и плодонося, дарили ему ощущение счастья и внутреннего покоя.

Тот, кто верит в дружбу и доверчиво относится к людям, как правило, ведет себя настолько открыто и позитивно, что невольно пробуждает в окружающих симпатию и уважение, поколебать которые непросто. Такие отношения сразу же встают на правильные рельсы – они лояльны и сердечны. Доверие – драгоценное качество, прямиком ведущее к счастью: так счастлив слепой, который доверяет окружающему его пространству, глухой, что живет в гармонии, сопровождающей его; так и человек, доверяющий себе и людям, испытывает настоящее счастье и благодарен за каждый прожитый день.

Амос уже тогда понимал это, пусть еще несколько неотчетливо. В будущем это стало для него основополагающей концепцией; отталкиваясь от личного жизненного опыта, он сделал ее своим кредо, о котором ни разу не пожалел и которое никогда не предавал. Кроме того, по мере того как Амос рос и становился зрелым человеком, он постепенно все больше убеждался в том, что люди отличаются друг от друга хорошими качествами, зато в недостатках они все одинаковые. Осознание этого делало его терпимым и понимающим; это был непростой путь, долгий и тернистый, – путь, заставлявший его бороться с импульсивностью и эмоциональностью собственной натуры, но при этом богатый на приятные сюрпризы.

Думая обо всем этом, Амос вспоминал свою добрую учительницу и ее уроки, во время которых она разъясняла Евангелие; все эти рассказы, которые он слушал – порой рассеянно, порой с плохо скрываемой скукой, – осели где-то в глубинах его памяти и теперь то и дело всплывали, расцветая все новыми подробностями и приобретая все более глубокие значения. Цитаты вроде «В чужом глазу соринку рассмотрел, а в своем бревна не чувствуешь?» заставляли голос учительницы звучать в его голове так отчетливо, словно это было только вчера. Всякий раз, когда Амосу приходилось наблюдать пустые споры и бессмысленные обиды, которые его товарищи или знакомые наносили друг другу лишь для того, чтобы восторжествовало их личное мнение, или когда в полном одиночестве он анализировал те дискуссии, в которых сам принимал участие, он всегда посмеивался над собой, своими преувеличениями, чрезмерным рвением или яростью.