Язык цветов - Ванесса Диффенбах Страница 3

Когда она остановилась и пыль развеялась, я увидела белый деревенский дом. В нем было два этажа, увенчанные остроконечной крышей, а на окнах висели кружевные занавески. Справа от дома был припаркован небольшой металлический прицеп, а также стояло несколько накренившихся сараев, заваленных игрушками, инструментами и велосипедами. Мне уже приходилось жить в трейлере, и сразу возник вопрос: есть ли у Элизабет раскладушка или придется спать в ее комнате? Мне не нравилось слушать, как люди дышат.

Мередит не стала ждать, пока я сама выйду из машины, а расстегнула мой ремень, схватила за подмышки и потащила к крыльцу большого дома, хотя я вырывалась. Мне почему-то казалось, что Элизабет должна выйти из трейлера, поэтому я встала спиной к крыльцу и не увидела ее, пока она не положила мне на плечо тонкие пальцы. Вскрикнув, я дернулась, босиком побежала к багажнику машины и спряталась за ним, присев на корточки.

– Ей не нравится, когда ее трогают, – с нескрываемым раздражением объяснила Мередит. – Я же вам говорила. Теперь придется ждать, пока она сама к вам подойдет.

Меня взбесило, что Мередит это обо мне знает. Прячась за машиной, я вытерла подмышки там, где она меня держала, стирая следы ее пальцев.

– Подожду, – ответила Элизабет. – Как я и сказала, я готова ждать и намерена сдержать слово.

Мередит принялась перечислять стандартный список причин, почему она не может остаться, чтобы познакомить нас: больная бабка, ревнивый муж, боязнь вести машину в темноте. Элизабет слушала, нетерпеливо постукивая ногой у заднего колеса. Через минуту Мередит уедет и оставит меня на дорожке без укрытия. Я отползла, прижимаясь к земле, шмыгнула за грецкий орех, встала и побежала.

Когда деревья кончились, я спряталась за первым рядом винограда, выбрав для укрытия особенно густой куст. Дернув за свободно свисающие лозы, завернулась в них. Сидя в засаде, я слышала, что Элизабет приближается, а раздвинув виноградные лозы, увидела, как она шагает по проходу. Мой ряд она прошла, и я с облегчением опустила ладонь, которой зажимала себе рот.

Я подняла руку и сорвала виноградину с ближайшей грозди. Вонзилась зубами в толстую кожицу. Виноградина была кислая. Я выплюнула ее и раздавила остатки грозди ногой, выдавливая пальцами сок.

Я не увидела и не услышала, как подошла Элизабет, но когда принялась давить вторую гроздь, ее руки потянулись ко мне через заросли, схватили за плечи и выдернули из укрытия. Она приподняла меня на вытянутых руках. Мои ноги болтались в дюйме от земли, а она внимательно смотрела на меня.

– Я тут все детство провела, – заметила она. – Знаю все места, где можно спрятаться.

Я попыталась вырваться, но Элизабет крепко держала меня за руки. Она опустила меня на землю, но хватку не ослабила. Я пнула землю, запачкав ей ноги пылью, потом, когда она не отпустила, лягнула. Но она не отступила.

Зарычав, я клацнула зубами, целясь в ее вытянутый палец, но она увидела, схватила мое лицо и стала сжимать щеки, пока челюсть не ослабла, а губы не надулись. Боль заставила сделать резкий вдох.

– Не кусаться, – сказала она и наклонилась, словно желая чмокнуть мои сморщенные губы, но замерла в нескольких дюймах от лица, вперившись в мои глаза своими темными глазами. – А я люблю, когда меня трогают, – проговорила она, – так что привыкай.

И насмешливо улыбнувшись, выпустила мое лицо.

– Не привыкну, – отрезала я. – Никогда, никогда не привыкну!

Но сопротивляться я прекратила, позволив ей оттащить себя на крыльцо и в прохладный темный дом.

3

Свернув с бульвара Сансет, Мередит медленно поехала по Норьега, вчитываясь в дорожные знаки. Нетерпеливый водитель, ехавший позади, нажал клаксон.

С самой Фелл-стрит она говорила без умолку, и список причин, почему выжить в реальном мире мне не светит, тянулся по всему Сан-Франциско: школу не закончила, мотивации нет, друзей и родных нет, навыки общения на нуле. Она хотела знать, какой у меня план, и требовала, чтобы я задумалась о том, как самой себя обеспечивать.

Я ее игнорировала.

Между нами не всегда было так. В раннем детстве я с восторгом грелась в лучах ее оптимизма и болтливости, сидя на краю кровати, пока она причесывала мои тонкие волосы и заплетала их в косички, перевязывая ленточкой, прежде чем вручить меня, как презент, очередным мамочке с папочкой. Но с годами, глядя, как приемные семьи одна за другой меня возвращают, Мередит ко мне охладела. Некогда ласковая щетка стала резче, дергая волосы в такт нотациям. Наставления о том, как себя вести, удлинялись с каждым переездом, а я становилась все менее похожей на того ребенка, каким себя помнила. Мередит вела список моих недостатков в своей книжечке и зачитывала их перед судьей, как перечень судимостей. Замкнутая. Агрессивная. Неразговорчивая. Неисправимая. Я запоминала каждое слово. Но несмотря на все разочарования, Мередит от меня не отказалась. И не перевела из отдела усыновлений, даже в лето, когда мне исполнилось восемь и измученная судья предположила, что Мередит и так сделала все возможное. Та не колеблясь ответила «нет». В ту прекрасную и удивительную минуту я подумала было, что причина – в ее скрытой привязанности ко мне, но, обратив взгляд на Мередит, увидела, что ее бледная кожа от стыда порозовела. Я была у нее на попечении с рождения; если меня во всеуслышание объявят безнадежной, значит, это ее промах.

Мы остановились у входа в общежитие – дома с плоской крышей и персиковой штукатуркой в ряду таких же персиковых и плоских домов.

– Три месяца, – объявила Мередит. – Ты лучше повтори это вслух. Хочу убедиться, что ты уяснила. Три месяца живешь здесь бесплатно, а потом или платишь – или катишься восвояси.

Я промолчала. Мередит вышла из машины и захлопнула дверцу.

Моя коробка на заднем сиденье во время пути опрокинулась, одежда вывалилась. Я запихнула вещи поверх книг и вслед за Мередит поднялась на крыльцо. Она позвонила в дверь.

Прошло больше минуты, прежде чем дверь открылась, и когда это произошло, на пороге я увидела стайку девчонок. Я крепче прижала коробку к груди.

Невысокая девица с толстыми ногами и длинными светлыми волосами открыла металлическую решетку и протянула руку.

– Ева, – представилась она.

Я не пожала протянутой руки, хоть Мередит и наступила мне на ногу.

Это Виктория Джонс, – сказала она, подталкивая меня вперед. – Ей сегодня восемнадцать.

Девочки невесело пробурчали «с днем рождения», а две обменялись понимающими взглядами.

– На прошлой неделе Алексис выселили, – сказала Ева, – будешь жить в ее комнате. – Она повернулась, чтобы показать дорогу, и я прошла за ней по темному, устланному ковром коридору, в конце которого виднелась открытая дверь. Проскользнув в комнату, я закрыла дверь и заперлась на замок.

Комната была ярко-белой. Пахло свежей краской, и стены, когда я потрогала их пальцем, были липкие. Маляр поработал неаккуратно. Ковер, некогда белый, как стены, но теперь в грязных пятнах, у плинтуса был заляпан краской. Я пожалела, что тот, кто красил стены, не догадался продолжить работу и покрасить весь ковер, а еще тонкий матрас и тумбочку из черного дерева. Белый цвет был чистым и новым, и мне нравилось, что до меня никто не видел эту комнату такой.