Сулажин - Борис Акунин Страница 3

Я опускаю голову. Мне трудно выдерживать этот пронизывающий, сияющий взгляд. Боюсь разрыдаться.

– Одним больше помогают индивидуальные занятия, другим коллективные. Но в первый раз человек непременно должен пройти через испытание публичностью. Это шок, но шок благотворный. Нужно раскрыться, снять все защитные слои, в которые вы спрятались, как в кокон. Иначе ничего не выйдет.

Краем глаза я замечаю, что Черепах кивает.

– Поверьте мне, – просит, даже умоляет бархатный голос. – Вы должны мне доверять. В этом залог успеха. Я хочу помочь вам. Я желаю вам добра. Сейчас у вас, я знаю, ощущение, будто вы стоите в чем мать родила на улице, перед одетыми. Но у нас здесь не улица. Это баня. Даже парилка. – Снова раздается горловое «хе-хе». И вокруг тоже звучит тихий смех, от которого я вздрагиваю. – Начну с себя.

Удивительные глаза больше не улыбаются. Смотрят на меня печально и строго. Я гляжу в них не отрываясь. Этому взгляду нельзя не верить.

– В прежней своей жизни я очень часто находился на пороге смерти. Такова уж была моя профессия. Четырежды гибель казалась совершенно неизбежной, и четыре раза я прощался с жизнью. Дважды я действительно умирал. Кажется, я представляю собой уникальный в медицине случай – не просто два раза перенес клиническую смерть, но еще и сохранил отчетливые воспоминания о так называемых «пост-мортемных видениях». Пресловутый «тоннель» существует на самом деле – такой, как описано в литературе. Или изображено на известной картине Босха. После второго такого переживания, особенно яркого и реалистичного, я наконец понял, что должен оставить свои прежнюю работу. Мое назначение – готовить таких, как вы, к мирному отправлению в Тоннель. Это как в метро. Сажаю вас в вагон, вы машете мне рукой. Осторожно, двери закрываются. А следующая остановка – уже «Ботанический сад».

Поразительно, но Громов опять смеется, и слушатели ему вторят. Меня же начинает пробирать дрожь.

– И я буду ходить сюда все три месяца?

– Нет, что вы. Обычно курс продолжается недолго. В среднем пять-шесть занятий. В особенно трудных случаях десять. Но бывает, что довольно и пары уроков. Слушатель сам чувствует, что ему уже достаточно. Прощается со мной и уходит. Мы расстаемся с улыбкой. Я счастлив, когда отпускаю человека, который пришел ко мне слабым и дрожащим от страха, а уходит сильным и успокоенным. Но хватит предисловий. Давайте начинать занятие. Не будем испытывать терпение остальных. Здесь ведь у каждого своя беда.

В коридоре шаги. Легкие, танцующие. Никто еще не вошел, а уже по звуку можно определить: это женщина. Красивая, молодая, самоуверенная.

Так и есть.

Эффектная брюнетка с нервным, очень белым лицом, в брючном костюме из тонкой лайки останавливается на пороге. Все оборачиваются. Она смотрит только на Громова. Я не понимаю, что означает легкая судорога, проходящая рябью по ее чертам. Волнение? Отвращение? Или, наоборот, восторг? Может быть, просто насмешка?

– Я в последний раз. – Хрипловатый голос пресекается. – Попрощаться. Больше вы меня не увидите.

Поворачивается, чтобы уйти, но напоследок скользит взглядом по сидящим. Глаза смотрят прямо на меня. Что-то меняется в этом поразительном лице. Что-то в балансе света и тени.

Ресницы дрогнули, будто подавая мне знак. Женщина выходит, но в этом подрагивании ресниц мне померещился зов.

– Прощайте, – говорит Громов в спину женщине. Говорит печально. Или, может быть, озабоченно. – Не будем отвлекаться.

Я понимаю: он обращается персонально ко мне.

– Обернитесь и смотрите мне в глаза. Я чувствую, что вы раскрылись, между нами возникла связь. Но эта связь эфемерна. Мгновение – и уйдет.

Выбор следующей фразы:

1. Сейчас, еще секунду. Мне почему-то хочется увидеть, как исчезнет, скроется за углом стремительная фигура. Женщина позвала меня за собой? Но почему? Зачем? Я ее не знаю, впервые вижу. (Вам на эту страницу)

2. Тряхнув головой, я отгоняю нелепую фантазию. Куда может звать меня женщина, которой я знать не знаю? Оборачиваюсь к Громову. (Вам на эту страницу)

؂

Сейчас, еще секунду. Мне почему-то хочется увидеть, как исчезнет, скроется за углом стремительная фигура. Женщина позвала меня за собой? Но почему? Зачем? Я ее не знаю, впервые вижу…

– Вы ко мне повернетесь или нет?

В голосе Громова прозвучала легкая нота раздражения. Я обернулся. Не я один смотрел вслед той женщине – все кроме Громова провожали ее взглядом. И выражение лица у каждого было странным. Хотя в этом паноптикуме нормальных лиц вообще не было. Разве я сам выглядел нормально?

– Извините…

Громов посмотрел мне в глаза, покачал головой.

– Поздно, момент упущен. У вас очень сильная броня. Минуту назад вы приоткрылись. А теперь опять глухая стена. – Он вздохнул. – Слишком твердый характер. При вашей биографии это неудивительно. Ничего. Я буду наблюдать за вами и ждать.

Это человек действительно разбирался в психологии. Не знаю почему, но взгляд черноволосой женщины что-то во мне изменил. Я уже не чувствовал себя подопытной лягушкой, которую сейчас начнут препарировать. Когда Стрекоза сказала: «Пусть расскажет про себя. Мы все через это прошли. Чем он лучше?» – я пожал плечами. Мой голос больше не дрожал.

– Хотите знать подробности? Ну что… Начались боли в желудке. Сначала глухие, потом сильные. У меня врач знакомый, очень хороший. Назначил обследование. Потом говорит: «Зачем ты столько терпел? Теперь ничего нельзя сделать. Можно, конечно, помучить тебя химией, но это ничего не даст. Ты мужик крепкий, поэтому говорю как есть. Три месяца у тебя остается. Максимум».

Глаз Стрекозы под зеркальными стеклами было не рассмотреть. Костлявые пальцы крутили перламутровую пуговицу на блузке. Угол тонкогубого рта скривился. Что означала эта гримаса? Недоверие, сарказм, презрение? Во всяком случае, не сочувствие. Заглянуть бы этой жухлой ведьме за очки.

– Про болезнь неинтересно. У всех примерно одно и то же, – сказала Гюрза. – В чем ваша проблема?

– То есть? Разве того, что мне осталось жить максимум три месяца, мало? Это по-вашему не проблема?

Громов опять улыбнулся одними глазами.

– Если проблема в этом, вы – легкий случай и долго ко мне ходить не будете. Но дело ведь не только в страхе смерти, правда?