Жизнь в лесу. Последний герой Америки - Элизабет Гилберт Страница 3

И потому Фредерик Джексон Тернер был не единственным, кто забеспокоился, услышав неожиданную и официальную новость Департамента по переписи населения от 1890 года: американского фронтира вдруг не стало. Но он был первым, кто задал вопрос: чем обернется исчезновение фронтира для будущих поколений? Его беспокойство передалось другим; зазвучали новые вопросы. Кем вырастут наши ребята, если непокоренных территорий не осталось и негде будет проявить себя?

Что, если они станут изнеженными, бездеятельными слабаками?

И что, если они, боже упаси, станут похожими на европейцев?

Я познакомилась с Юстасом Конвеем не где-нибудь, а в Нью-Йорке. Это было в 1993 году.

Нас познакомил его брат Джадсон, ковбой. Я работала вместе с Джадсоном на ранчо в Скалистых горах Вайоминга. Тогда мне было двадцать два, и я изображала ковбоя с Запада, что стоило немалых усилий, потому что на самом деле я родом из Коннектикута, где прежде играла в хоккей на траве. Но я приехала в Вайоминг, чтобы обрести опыт и увидеть настоящую жизнь, которую, как мне казалось, может дать лишь американский фронтир – или то, что от него осталось.

Я искала американский фронтир с тем же рвением, что и мои родители двадцать лет назад. Тогда они купили три акра земли в Новой Англии и затеяли игру в первых поселенцев. У них были куры, козы и пчелы; они сами выращивали огородные плоды и зелень, которые мы употребляли в пищу; родители шили одежду, мыли голову в бочке с дождевой водой и обогревали дом (точнее, только две комнаты) собственноручно нарубленными дровами. Я и моя сестра росли в самых что ни на есть спартанских условиях XIX века, несмотря на то что жили в эпоху Рейгана в одном из самых обеспеченных районов Коннектикута, а наша одинокая маленькая ферма стояла на большой трассе всего в миле от загородного клуба.

И что с того? Меня с сестрой поощряли игнорировать эту реальность. Мы собирали ежевику в канавах у шоссе в домотканых платьях, а мимо проносились машины и восемнадцатиколесные грузовики сотрясали землю. Мы бегали в школу после утреннего удоя, с засохшим козьим молоком на рукавах. Нас учили не обращать внимания на ценности окружавшей нас культуры и вместо этого сосредоточиться на священном и старинном американском принципе – умении выжить в любых условиях, что считалось главной добродетелью.

Неудивительно, что, когда мне исполнилось двадцать два, я решила: не нужна мне ни магистратура, ни работа в любой из престижных сфер. У меня были другие стремления. Мне хотелось узнать пределы своих возможностей, а сделать это, как мне казалось, можно было только в Вайоминге. Меня вдохновляли родительский опыт и пламенный призыв Уитмена к американским юношам XIX века: «Не полагайтесь на книги! Полагайтесь на свою страну! Отправляйтесь на Запад и на Юг! Живите среди мужчин и будьте мужчинами! Седлайте лошадей, учитесь быть меткими стрелками и быстрыми гребцами…»

Другими словами, я отправилась в Вайоминг, чтобы стать настоящим мужчиной.

Мне нравилось работать на ранчо. Я была походным поваром. Скакала верхом на лошадях по диким полям, сидела у костра, пила самогон, травила байки, ругалась матом, научилась говорить с акцентом и в целом вела себя как классический жулик, который пытается притвориться настоящим ковбоем. Когда приезжие спрашивали, откуда я родом, я отвечала: «Лаббок, Техас». Если за этим не следовало наводящих вопросов, меня вполне можно было принять за настоящую девчонку с ранчо. Прочие ковбои даже дали мне настоящее ковбойское прозвище. Они звали меня Блейз.

Но только потому, что я сама их попросила.

Мое поведение было насквозь и полностью фальшивым, однако, как юная американка, я имела полное право притворяться. Я всего лишь следовала нашему национальному ритуалу. Притворялась не больше, чем Тедди Рузвельт сто лет назад, когда он, изнеженный денди, уехал из Нью-Йорка на Запад, чтобы стать там крутым мужиком. Он слал домой самовлюбленные, полные гордости за собственную персону письма, хвастался пережитыми трудностями и гардеробом настоящего мачо. («Вы бы меня видели, – писал он своему другу с Востока, – в сомбреро, юбке из оленьей кожи с бахромой и бусинами, чапарахо — брюках для верховой езды из лошадиных шкур – и кожаных сапогах с плетеной шнуровкой и серебряными шпорами».) Я знаю это письмо, потому что и сама писала также многим своим знакомым. («На прошлой неделе купила сапоги из кожи гремучей змеи, – это из моего письма с ранчо родителям в 1991 году, – и уже разносила их в клочья, бегая по конюшне. Хотя какого черта! – они для того и нужны».)

С Джадсоном Конвеем я познакомилась в день своего приезда на ранчо. Джадсон был первым, кого я увидела после долгого путешествия по бескрайним горам Вайоминга, и, можно сказать, я влюбилась в него с первого взгляда. Но не влюбилась в смысле «Давай поженимся!», а в смысле «Вот это парень!». Потому что Джадсон Конвей выглядел так: стройный, красивый, в ковбойской шляпе, слегка надвинутой на глаза, и весь в пыли, что было очень сексуально. Ему осталось лишь подойти ко мне своей развалистой, ковбойской походкой (как в классических голливудских вестернах: «Простите, мэм, но я скакал всю ночь»), и я была готова на что угодно.

Джадсон нравился мне, потому что я была девушкой, и к тому же не слепой, а он был красавцем, каких поискать, – но я также сразу почувствовала, что между нами много общего. Ему тоже было двадцать два года, и он, как и я, прикидывался ковбоем. Джадсон был таким же парнем с Запада, как и его новая подруга Блейз. Мы были такими же ребятами с Запада, как Фрэнк Браун, еще один двадцатидвухлетний ковбой с нашего ранчо. Фрэнк закончил колледж в Массачусетсе, но теперь отзывался на прозвище Бак. А Хэнк, наш главный, который перед выездом любил с гиканьем крикнуть: «А ну вдарим, парни!», – тот на самом деле был сыном помощника генпрокурора Юты. Мы все играли в одну и ту же игру.

Но Джадсон был моим любимчиком, потому что наша игра приносила ему больше всего удовольствия. У него имелось небольшое культурное преимущество: он был с Юга и умел растягивать слова. Это было так круто! Уолт Уитмен пришел бы в восторг, увидев, как живет Джадсон. Он учился грести и стрелять из лука, объехал всю Америку на товарных поездах и автостопом, целовался с девчонками из всех штатов, рассказывал невероятные истории и был отличным охотником. А как он ездил верхом! Знал всякие трюки – например, когда лошадь шла галопом, он подскакивал на ней вверх и вниз – и умел проделывать разные другие впечатляющие вещи, хоть те и не имели практической ценности для работы на ранчо.

Мы с Джадсоном работали вместе в Вайоминге два года, а потом наши пути разошлись. Но мы не потеряли связь. Как солдат Гражданской войны, Джадсон прилежно писал многословные письма и отсылал их обычной почтой. Никогда не звонил – только писал. А писать ему было о чем, потому что жизнь его не стояла на месте: весной он охотился на голубей в родной Северной Каролине, летом водил рыболовные туры на Аляску, осенью работал проводником на лосиной охоте в Вайоминге, а зимой помогал туристам, приезжающим на острова Флорида-Кис, во время трофейной рыбалки.

«Хочу научиться рыбачить в соленой воде и поступить на рыболовецкое судно, – писал он в свою первую поездку во Флориду. – Живу у ребят, с которыми как-то катался верхом в Вайоминге. Разговорились с ними, и вот я здесь… Часто бываю в нацпарке Эверглейдс [12] – наблюдаю за птицами, сражаюсь с аллигаторами».