Патриот - Дмитрий Ахметшин Страница 3

— Знаете, на что похожа ваша каморка? — замечает как-то Лёня. — На инь и ян!

— Чур, я играю белыми, — лениво отзывается Ислам. Он развалился на вращающемся кресле, катает в пальцах шарик жвачки.

Яно из своего угла бросает на них пустой взгляд и возвращается к дискретной математике. Это один из дней, когда его положение держится на волоске: эстонцу пришлось отбросить все свои увлечения, чтобы вцепиться зубами в гранит науки. Хасанов не сомневается, что он выкарабкается. Человеку, который живёт кверху тормашками, трудно угрожать падением.

— Постой-ка, Лёнька, а где это у меня здесь капелька чёрного?

Лёня смеётся.

— Разгильдяйство — вот твоя капелька чёрного. Если тебе предметно, то вот, допустим, эта куча носков. Очень похожа.

— Уговорил, — ворчит Хасанов. Носки бы, конечно, с пола нужно убрать, но ему недосуг.

— А его капелька белого, — продолжает развивать тему Леонид, — наверное, он сам. Смотри, какой симпатичный сидит. Вроде и умница, и нос — посмотри, какой нос! Вот сейчас, в профиль… Женщины будут кипятком от него писать. Главное, чтобы они не видели всего этого бардака.

— Такой чистый и во фраке, — смеётся Ислам, вспомнив старый анекдот.

Где-то посередине комнаты из-под завалов и индийского цветастого коврика выползает пол, просторный и немного офигевший, без препятствий бежит прямо до двери. На его пути встают лишь ножки кровати да стул на колёсиках. На стенах всего один плакат и пара надписей над столом, оставленных предыдущим жильцом. «Верь в себя, иначе в Тебя не поверит никто», — гласила одна из них, и Ислам решил её оставить. Первый курс, вокруг сплошная неизвестность, и он чувствовал, что поддержка не помешает. Даже такая. А потом — потом просто свыкся с этим пожеланием. Любил, устроив на руках колючий подбородок и запустив какую-нибудь музыку, думать о человеке, который её написал. Что же с ним сталось? Поверил ли он в себя — и насколько?..

Нельзя сказать, что Ислам какой-то особенный музыкальный гурман. Вот Яно — этот да, гурман из гурманов. Хасанов же может до хрипа в колонках гонять «Nickleback», Джона Бон Джови или какой-нибудь ещё популярный на радио рок; у него имеется дискография Мадонны и Майкла Джексона, а также «Oasis» и «Radiohead», но не более того. Первым делом, входя в комнату и закрывая за собой дверь, он стремится нарезать ломтями тишину и съесть её с чаем.

Яно музыку включал редко. От него самого было куда больше шума. Зато когда включал — это могло быть что угодно. Латиноамериканские мотивы на гитаре и банджо, Лестер Янг или Чарли Паркер со своими блестящими трубами, звуки природы, однообразный финский хип-хоп или русский блатняк — Яно, в отличие от Ислама, слушал музыку тихо, но с таким выражением, как будто это было сложное и очень ответственное дело. Именно слушал, а не включал для фона.

Ислам считал, что только так и стоит её слушать, музыку. Не «под книжку» и не погрузив лицо в сгиб локтя и по совместительству — в сон, в то время как наушники-пуговки вдувают в тебя нечто ритмичное, а открыв рот и развернув уши, впитывая каждую ноту, каждый ик сабвуфера.

Яно вообще очень многое делал правильно. Более того, до знакомства с ним Ислам не представлял, как это вообще — правильно. А теперь представлял. В этом смысле он мог считать знакомство со спокойным эстонцем главным знакомством своей жизни.

Случилась в это время одна история, которая не очень понравилась всем. Только вот всем в ней пришлось участвовать — в афёре какого-то большого человека, которого никто из студентов в глаза не видел.

Просто однажды всем объявили, что вместо практики ближайшую неделю они будут заниматься пиаром некого Федоевского. Близилось время выборов, и на улицах города спешно разворачивалась привычная суета.

За каждым из высоких людей должна стоять какая-то идея. В реальности же все эти идеи оказывались пустыми, к тому же скопированными одна с другой. Никому до них не было дела.

Сложно сохранять настрой, когда тебя вытаскивают под угрозой отчисления из постели рано утром, дают клей и стопку плакатов или, тем паче, мегафон и листик с текстом, полным возвышенных эпитетов, и отправляют гулять на оживлённые перекрёстки.

— Похоже, наш директор кому-то крупно задолжал, — говорит всё тот же невозмутимый Паша.

На голове у него шухер: такие кудри никогда не поддаются расчёске. К третьему курсу Паша отрастит себе дреды и будет стягивать весь этот лес резинкой, сейчас же отросшие вихры падают на глаза, на переносицу, колыхаются за ушами. Сам хилый, с тонкой цыплячьей шеей, но из-за своей причёски, правильных черт лица и пронзительных зелёных глаз смахивает на юного киногероя. Этакого бунтаря.

Они вдвоём составили команду пиарщиков. Хасанову предполагалось махать флагом, а Паше, у которого дикция была получше, — зачитывать речёвки.

«Вот тебе и работа с людьми», — думает Ислам, комкая в руках листовки. Сейчас пройдёт очередной прохожий, лысоватый мужчина с седыми висками и надвинутой на усталые глаза кепкой, волоча за собой портфель, и… Ислам снова спрячет листовки в карман, а Паша бросит очередную свою в урну. За всё время их бригада раздала восемь листовок, и наверняка они будут не единственными, феерически недовыполнившими план.

Паша предложил выкрикивать в мегафон матерные частушки и даже полез через свой коммуникатор скачивать их из интернета. Ислам предложил взять в ларьке клюквенной настойки и петь песни из «Дня Выборов». Через мегафон должно получиться очень внушительно. Немного посмеялись, но в конце концов скисли и занялись делом, позволяя себе иногда отвлекаться на проходящих девушек. Паша носился за ними, размахивая красным мегафоном, и за три часа набрал восемь телефончиков.

В таком темпе ползла мимо неделя, ворочая своё громоздкое тело — с кирпичной текстурой и косо наклеенными плакатами. Мишу тоже привлекли к «общественно полезным» работам, и он не был намерен с этим мириться. Всё, что он думает, лезет из него грязными, кусачими, как дворовые щенки, потрёпанные собачьей жизнью, словами.

— Вот же сволочи, — говорит он.

Ислам с Пашей уже отработали своё время сегодня, и Миха является их сменить — хмурый, как никогда.

— Должны ли мы вообще их раздавать — вот в чём вопрос, — замечает Ислам. — Здесь есть какие-нибудь нарушения. По-любому есть.

— Да мне по барабану, должны или не должны. Я не хочу.

— В том и дело, что всем по барабану. Понимаешь, если бы каждый увалень вроде тебя знал свои права, не стеснялся за них бороться и тыкать в них носом любого, кто захочет его куда-то на халяву припахать, наверху было бы куда меньше всяких уродов.

— Можешь спустить свои философские наезды в толчок, — беззлобно огрызается Миша. — Сам-то чё по утрам мёрзнешь, как шалава продажная, раз такой умный?

— Я не умный. В том-то и дело. Был бы я умным, я бы знал, где нас надули.

Миша методично скатывает стопку листовок в трубочку, чиркает зажигалкой. Глянцевая бумага горит плохо, чадит, рисуя в воздухе струйками чёрного дыма.