Три женщины в городском пейзаже - Мария Метлицкая Страница 3

Выпили чаю. Поговорили. О чем? Да ни о чем. Поругали погоду, посетовали на слабое отопление, обсудили дурацкие телепередачи.

«Странно, – думала Лида, – мама ведь умница, и ум у нее еще ого-го, живой, острый, да и память прекрасная. А разговаривать не о чем». Всю жизнь мама жила работой, и ничто другое ее не интересовало. А когда работа кончилась – кончилась жизнь. Нет, она по-прежнему сопротивлялась – «жизнь – это сопротивление», – гуляла, читала журналы, смотрела кино, иногда делала укладку, подкрашивала глаза. Только все это ей было неинтересно. Кайф был только в работе.

«Теперь у меня одна радость, – грустно усмехалась Ольга Ивановна, – длинные ногти и маникюр! То, чего я была лишена всю свою жизнь. Не смейся, Лида, – раз в три дня перекрашиваю».

После чая Лида стала собираться домой. Чувствовала, что маме хочется остаться одной. Что поделаешь – она давно привыкла к одиночеству. Да и возраст, что говорить.

Задерживать дочь Ольга Ивановна не стала, сухо чмокнула в щеку.

– Ну, давай. Спасибо за гостинцы – сегодня пирую. Да, у тебя все нормально?

Лида кивнула:

– Нормально.

– И слава богу, – мама облегченно вздохнула. – Ну пока!

На улице Лида усмехнулась: «Нормально? Нормально. Ну и слава богу». Действительно – слава богу. Только вот вряд ли у нее все было нормально. Ничего нормального у нее не было. С тех пор, как ушел Сережа.

Лида медленно шла к метро. Ну вот, что называется, навестила. Какая формальность – их общение с матерью! Никакого тепла, никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже когда Лида умирала после ухода Сережи. Тогда мать сухо прокомментировала:

– Знаешь, я ему никогда не доверяла. Приглядывалась к нему и…

– Что – и? – резко спросила Лида.

Мать махнула рукой:

– Да чуяла, что ли. У него было такое лицо, – задумалась мама, – как будто он что-то замышляет.

– Глупость – что-то замышляет. Ох, мама! Все эти годы Сережа был самым преданным, самым нежным и самым любящим мужем, и мне казалось, что счастливее меня женщины нет.

– И куда все это делось, куда ушло? – желчно осведомилась мать. – Ну если все это было?

Куда ушло? Хороший вопрос. А куда уходит любовь? Кто-то может ответить?

– Просто он, мама, влюбился. Такое бывает.

Мать с сомнением покачала головой:

– Не знаю, Лида. Бывает, наверное. Только я знаю одно: есть ответственность. За тех, кто с тобой рядом. Есть семья. В конце концов, любовь не самое главное – порядочный человек из семьи не уходит.

– Хватит, мам, – перебила Лида, – пожалуйста, хватит! И прошу тебя, не делай из Сережи подлеца. Он и сам мучается и очень страдает.

Мать звонко расхохоталась:

– Ну и дура ты, Лида! Страдает, ага! В объятиях новой супруги!

Жестокость – не пожалеть собственную дочь! Женщина, а сочувствия никакого! Папа, папа, кажется, ты был неправ.

После ухода Сережи прошло десять лет. Коротких, как мгновение, и бесконечных, как вечность. И не было дня, чтобы Лида его не вспоминала. Правда, со временем сердце сжималось все реже – действительно, время лечит.

За все эти годы она ни разу не посмотрела на других мужчин. Не потому, что праведница. Просто – не надо. Она и представить не могла, что кто-нибудь, кроме Сережи, возьмет ее за руку, погладит по волосам, дотронется до ее плеча. А уж обо всем остальном и не о чем говорить.

– Ну-ну, – комментировала мама, глядя на бледное и измученное лицо дочери. – Продолжай в том же духе. А тебе, между прочим, уже за сорок! Думаешь, кто-то будет ждать, пока ты оклемаешься? Езжай на курорт, в пансионат, наконец! Ходи в музеи, на выставки! Глядишь, и найдешь какого-нибудь дурака. А что, всяко бывает!

Лида хохотала:

– Мам, а может, на кладбище? Чтоб подцепить богатого вдовца? Эх, мама, – вздыхала Лида, – музеи, концерты… В такие места ходят со своими женами. Или с подругами. И поверь, никому не интересна женщина абсолютно рядовой, заурядной внешности, да к тому же «хорошо за сорок». Оглянись – вокруг не клумбы, райские сады! Такие женщины по Москве ходят – не оторваться! Даже я иногда оглядываюсь – такое бывает? А ты про женщин «хорошо за сорок». Да нет у них шансов, понимаешь? Почти нет! Как, впрочем, и у меня.

Но мама спорила, возражала – каждый кузнец своего счастья. Характер – это судьба, а судьба – это характер. В общем, как ни крути, а Лида оставалась в слабых, робких и нерешительных неудачницах.

«Даже такое ничтожество, как этот Сережа, и тот слинял», – цитата из Ольги Ивановны.

С серого хмурого низкого неба посыпал снежок – не снежок, так, крупа. Мелкая, колючая, рассыпчатая, как пшенка.

«Уф, отстрелялась, – улыбнулась Лида. – Сейчас приеду домой и сварю себе пшенную кашу! Изюм, кажется, есть, сливочное масло тоже. Разваристую, сладкую размазню, с хорошей горстью изюма и с обязательным последним штрихом – естественно, когда каша уже выключена и, как говорил папа, допревает под крышкой, – так вот, последний штришок – здоровый кусок сливочного масла, который растечется, расплавится, разойдется в горячей каше жирным озерцом, потечет по бокам, по стеночкам, проникнет на самое дно, пропитает, насытит».

Так они делали с папой. Папа обожал всякие каши. Смеялся: «Деревенские корни, Лидка! Щи да каша – пища наша». Какие там «деревенские»! Папа родился в Москве, на Лубянке. Как и бабушка Рита. А дед Андрей был и вправду из деревни. Но приехал в столицу в семнадцать.

«Ой!» – Лида вспомнила: молока, кажется, нет. Не страшно, забежит у дома в «Пятерочку». И, прибавив шагу, она представила любимую «цыплячью» кухню, зеленый абажур, теплые тапки с заячьей мордой и казанок с горячей масленой кашей с изюмом. А рядом с тарелкой – здоровенная, на пол-литра, любимая чашка с крепким и сладким, непременно с лимоном, английским чаем.

В вагоне Лида увидела себя в стекло и, хмыкнув, отвела взгляд. Ничего хорошего. Усталая, грустная тетка «хорошо за сорок». Не женщина – именно тетка. Таких вон сколько, целый вагон! Кемарят, прижав к себе сумки – съехавшие набок шапки, разъехавшиеся полы пальто, поплывшая тушь, смазанная помада. Дремлют и тоже мечтают о каше. Или о котлете, какая разница? Правда, скорее всего дома их ждет семья – голодные дети и муж.

А Лиду ждет тишина. А может, и хорошо? Хорошо. Определенно хорошо и даже прекрасно. Как и домашние брюки на мягкой байке, старая майка с рукавами, застиранная донельзя, – видела бы ее мама!

«Заячьи» тапки и запах почти готовой каши – разваренной крупы, чуть подгоревшего молока, сладковатый запах сливочного масла. Запах дома. Все так и было, и ее нехитрые мечты сбылись. Угнездившись в кресле и поджав под себя ноги, Лида устроилась поудобнее. Ела прямо из кастрюльки, выуживая разбухший, почти черный изюм, стараясь зачерпнуть его вместе с озерцом растаявшего масла – так вкуснее.