Игрок 1. Что с нами будет? - Дуглас Коупленд Страница 3

У Карен с собой только сумка, один предмет ручной клади. Проходя мимо багажной ленты, она испытывает не лишенное приятности чувство собственного превосходства. Все завидуют людям, путешествующим налегке. Рядом с багажной лентой, уже у самого выхода, стоит группа священников, и Карен снова задумывается о семи смертных грехах. Почему, интересно, заповедей десять, а грехов всего семь? Уж за две тысячи лет можно было бы как-то все скоординировать. Карен проходит мимо юного порнографа-самоучки, путешествующего с отцом и сестрой. Парнишка подмигивает Карен, та смеется и выходит на улицу. Дождь прекратился, солнечный свет растекается по площадке перед стоянкой такси. Какой сегодня хороший день! В такой замечательный день просто не может случиться ничего плохого.

(Тут по идее в кадр должен вплывать охваченный пламенем дирижабль.)

Радужный мыльный пузырь хорошего настроения Карен лопнул, когда она села в такси и сказала шоферу, что ей нужен отель «Камелот», рядом с аэропортом. Шофер обозлился, что ему не досталась поездка в центр с большой и толстой суммой на счетчике. Его приятель, проехавший мимо в другом такси, опустил стекло, и Карен поняла, что ее доброе имя было полито грязью на языке, в котором все слова звучали, как «бубалу». Шесть минут спустя она уже выходила из такси у коктейль-бара отеля «Камелот», отдельной бетонной постройки неподалеку от главного здания отеля, напоминавшей третьесортный ресторан в четвертом по величине городе Болгарии. Карен еще не успела захлопнуть дверцу, а такси уже сорвалось с места. Она решила не раздражаться. Решила, что к этому маленькому происшествию надо отнестись с юмором. Бывают в жизни такие моменты, когда ничего другого не остается, и к тому же под елкой ее ждет подарок, и уже совсем скоро его можно будет открыть.

Рик перестал слушать голос у себя в голове. Тридцать семь лет он слушал свой внутренний голос, и что ему это дало? Ничего, кроме полной финансовой несостоятельности, одиночества и купероза, из-за чего у него все лицо стало красным, как у алкаша. Приобрело перманентный «вискарный загар». Хотя причина тут именно в виски. Раньше он часто себе позволял пропустить стаканчик. Это внутренний голос ему предлагал: Рик, дружище, ты заслужил! Весь день провозился с этими зелеными насаждениями, закончил почти двадцать метров живой изгороди! Надо же как-то себя вознаградить! Но Рик больше не слушает этот голос. Теперь он слушает других людей, клиентов в баре. О чем только люди ему не рассказывают: об отпусках на Бермудах, взятых специально, чтобы сделать аборт, о мечтах сменить пол, о злых матерях, которые вечно ругали их в детстве, о своих страхах перед северокорейскими ядерными ракетами. Они рассказывают о себе всю правду, потому что Рик — бармен в коктейль-баре при отеле в аэропорту, а стало быть, проходной, одноразовый персонаж в их личных вселенных. Завсегдатаи в обычных барах, когда говорят о себе с барменом, всегда привирают, пытаясь казаться лучше. Но в барах при аэропортах нет завсегдатаев — просто люди, зашедшие выпить. Люди без корней. Люди, временно снявшие все внутренние запреты. Рик для них — как золотистый ретривер. Подходишь к такому на улице и начинаешь высказывать мысли вслух: «Какой славный песик! Какие ушки! А меня, знаешь, с работы поперли. Потому что дрочил в подсобке, и меня там прищучили за этим делом. А жене я сказал, ну, что просто начальству не угодил. Слушай, а дай-ка еще орешков… только можно нормальных орехов? Чтобы цельные ядрышки, а не какая-то крошка».

Рику хочется, чтобы однажды в бар зашел человек и признался, что это он угнал пикап Рика со всем садовым инвентарем в багажнике. Но Рик понимает, что это желание вряд ли сбудется, и что, если по правде, он сам все испортил: пропил и карьеру в ландшафтном дизайне, и все свои сбережения, и право на посещение ребенка. И что теперь у него есть? Только красная рожа и угрюмый характер, который отпугивает от него женщин, которым он мог бы понравиться — да, последние десять лет жизни прошли в полном упадке, но Рик хотя бы научился слушать, а женщинам нравится, когда их слушают. Во всяком случае, принято так считать.

Ну ладно. Теперь-то Рик успокоился, обрел душевное равновесие. Вроде как. И все-таки он иногда задумывается о том, почему человек должен всю жизнь оставаться привязанным к своему телу, почему за все семьдесят с чем-то лет мы не можем хотя бы на пять минут сбросить тело и воспарить, освободившись от земных оков.

Хорошо, что есть музыка. В каком-то смысле она помогает вырваться из тела — дает ощущение свободы. Рику очень не хватает Ленни, пианиста, который играл у них в баре почти каждый вечер. Две недели назад Ленни уволили за то, что он вечно придумывал новые тексты для песен, которые играл. Рика это не раздражало, а вот начальство бесилось. Когда управляющий сделал Ленни третье и последнее предупреждение, тот сказал:

— Тексты в песнях — не главное. Бывает, что человек и не помнит всех слов своей самой любимой песни, и как раз поэтому она ему нравится. Ему нравятся те слова, которые его мозг подставляет на место пропусков. Хорошая песня, она хороша как раз тем, что заставляет нас выдумывать свои собственные слова.

— Ленни, это же, черт возьми, «Битлз». Это, черт возьми, «Yesterday»! Зачем придумывать свои собственные слова для песни, которую знают все?!

— Я вношу в песню частичку себя. Я — художник. Почему люди слушают песни? Почему люди читают книги? Чтобы на время забыться, сбежать от себя. Хорошая книга, хорошая песня, они заглушают твой внутренний голос. Они как бы берут управление на себя. Ты погружаешься в песню, ты погружаешься в книгу — и освобождаешься от своих собственных переживаний и мыслей и проникаешься мыслями автора. Ты как будто выходишь из своего тела и становишься кем-то другим.

Бедный Ленни, теперь безработный. Но Рик помнит, что тот говорил насчет выхода из своего тела — Рику очень понравились эти слова, — и в память о Ленни он ставит альбом Майлза Девиса. Только инструментальные композиции, без слов. Вместо того чтобы придумывать к музыке слова, тело придумывает к ней чувства.

Рик замечает на полу осколок стекла — от той бутылки шардоне, которую он уронил и разбил вчера вечером. Наклонившись поднять осколок, Рик вспоминает седьмой день рождения Тайлера. Они с сыном сидели в детской, в крепости, построенной из картонных коробок от виски, одеял и диванных подушек, и Рик просвечивал себе пальцы фонариком — и себе, и Тайлеру, — стараясь убедить сына, что люди сделаны из крови. Он очень скучает по тем радостным временам и с тоской вспоминает редкие волшебные дни, когда его по утрам не мучило похмелье, а голова была, словно дом поздней весной — дом, где все двери и окна распахнуты настежь. А ведь все могло бы сложиться иначе, если бы в тот злополучный вечер, когда Пэм, его бывшая жена, ездила в гости к сестре и разрешила ему посидеть с Тайлером, Рик не перевернул бы пол-литровую сувенирную кружку с шардоне по 10 долларов за бутылку. Полпузырька средства для мытья посуды, шесть полотенец, дважды постиранных и высушенных в сушилке — но как только Пэм вошла в дверь, она сразу сморщила нос и сказала: «Нет, ничего не получится. Ты безнадежен. Это был твой последний шанс. Уходи. И больше здесь не появляйся».