Через не хочу - Елена Колина Страница 3

Открывала Фирину программу «летка-енка», Фира прыгала первая, громко пела «там, там, там-парам-пам-пам», вела цепочку, останавливаясь возле каждой двери и спрашивая с интонацией Снегурочки: «Сюда? Нет, не сюда!», за ней остальные, Фаина без улыбки, за ней Лева, Таня, потом Илья, дальше всех выбрасывая длинные джинсовые ноги, а замыкал цепочку Кутельман. Все, кроме Фиры, чувствовали неловкость, взрослые, притворяясь, что им весело, ради детей, дети — для взрослых, но вскоре включились, пропрыгали по длинному коридору. Кутельман прыгал со всеми и думал: «Нужно было встать за Фирой, смотреть, как дрожит на ее шее синяя жилка, только она умеет смеяться, так высоко закидывая голову, как ребенок, взахлеб, только она умеет так ярко наслаждаться жизнью, отчего же ей дано так мало?..» Фира оглянулась, и он поймал ее направленный на Леву влюбленный взгляд, следящий, хорошо ли ему, празднично ли ему, доволен ли он… — и подумал: «Лева. Все, что она делает, она делает для Левы — все эти огни, гирлянды, песни-пляски, все для Левы».

У двери в гостиную Фира резко остановилась, Кутельман уткнулся Илье в лопатки — он все время забывал, какой Илья высокий.

По Фириной команде «раз-два-три-пуск!» вошли в гостиную, обычно скучную, тусклую, ни одной личной ноты, ни картинки, ни вазочки, ни фотографии, — и обомлели.

— Фирка, ну зачем ты…

— Ну, Фирка, ты даешь!

— Тетя Фира, как красиво…

— Мама, как в Новый год…

И Фира засветилась от счастья.

Комната мерцала, мигала гирляндами. На стене лист ватмана, на нем красным фломастером «Наши любимые дети», и фотографии: первоклассники Лева с гладиолусами и Таня, испуганная, с астрами, второй класс, третий… девятый.

Под ведром с ветками, как под елкой, гора подарков, не по одному каждому, не меньше десяти завернутых в газету свертков, а то и больше.

Леве джинсовую рубашку, Тане тонкий черный свитер, Фаине помаду, Леве нейлоновую сумку для поездок на олимпиады, Тане красную сумочку на длинном ремешке, Фаине зонтик, Илье ремень, Кутельману ремень, Илье галстук, Кутельману галстук… Дети и Илья специально долго шуршали, разворачивая газетные обертки, рассматривали подарки.

— Фирка, а тебе что?.. — спросила Фаина.

Фира, сияя, отмахнулась:

— У меня все есть! И помада, и зонтик.

Кутельман вздохнул — у нее все есть, и помада, и зонтик, и долги. Фира брала учеников, кроила-выкраивала из учительской зарплаты, каждый месяц отдавала ему долг за машину Ильи. Это было мучительно, брать было нельзя и не брать было нельзя. Отдать ей деньги за эти «новогодние подарки» нельзя — все нельзя! Вспыхнет, закричит: «Ты что?! Разве я бедная?!» Когда люди такие близкие, а материальное положение такое разное, нужно быть особенно осторожным. Фирка — гордый человек, иногда не по-хорошему гордый, болезненно самолюбивый, обидится — не простит. Зато никто не умеет быть таким счастливым. Ему повезло. Чувствовать, как от Фириных команд в нем бегают волнительные мурашки, быть рядом с Фирой, когда она так особенно, как брызги шампанского, счастлива.

Кутельман был уверен, что существует биохимическое объяснение способности быть счастливым, не открытый еще ген, отвечающий за процесс транспортировки определенного гормона от нейрона к нейрону, иначе почему у Фиры — коммуналка, долги, Илья, — счастье выплескивается через край, а Фаине не хватит и бесконечности?

…А кролик оказался так себе, жестковат. Фирин салат оливье, Фирина фаршированная рыба «как мама делала», Фирин холодец, Фирин пирог с капустой…

Затем играли в фанты. Лева и Таня читали стихи, Кутельман от своего фанта «станцевать» отказался, и Илья за него выдал бешеный твист, Фаине выпало петь, она улыбалась, отказываясь, а Фира, расшалившись, пропела куплет из песни их общего с Фаиной детства:

Цилиндром на солнце сверкая,

надев самый модный сюртук,

по Летнему саду гуляя,

с Маруськой я встретился вдруг.

Гулял я с ней четыре года,

на пятый я ей изменил,

однажды в сырую погоду

я зуб коренной простудил…

— Фирка, перестань, это же пошлость, — сказала Фаина, но Фира, постанывая от смеха, пропела всю историю о том, как незадачливый любовник отправился к врачу:

Врач грубо схватил меня за горло,

завел мои руки назад,

четыре здоровые зуба

он выдернул с корнем подряд…

И допевали они вдвоем, Фаина со строгим лицом, а Фира, давясь смехом:

В тазу лежат четыре зуба,

а я как безумный рыдал,

а женщина-врач хохотала «ха-ха-ха»,

я голос Маруськин узнал…

Тебя безумно я любила,

а ты изменил мне, пала-ач,

так вот же тебе отомстила,

бездельник и подлый трепач…

— Шилиндром на шолнце шверкая, по Летнем саду иду-у, — поглядывая на Леву, шепелявила Фира. Смеется ли он, хорошо ли ему, доволен ли тем, какая у него мама.

Фира была счастлива, в общем и по пунктам. Изредка всплывавшие слухи о том, что Лева Резник с номенклатурной дочкой Аленой сожгли школу, были очевидной ложью, школа стояла на месте. Страшная история с пожаром, в котором едва не сгорело Левино будущее, почти забылась, и хотя Фира исчисляла время так — «Допожара» и «Послепожара», было очевидно — все, пронесло! «Послепожара» ей не быть директором школы, ну и что?! Главное, что теперь никакая сила не отнимет у Левы его Великое Будущее, он учится в лучшей в стране физматшколе, учится прекрасно, он, он… ЛЕВА.

Никто не считает себя лучше других вследствие неправильного воспитания или осознанного решения. Так же и способность ощущать себя «как все», как неисчислимые массы людей, не приобретается и не внушается, это встроенный в психику механизм, как встроено записывающее устройство в видеомагнитофон «Электроника ВМ 12», который Илья выпросил у Фиры — добыл-купил-гордился. Надо сказать, что Фира новую игрушку Ильи оценила, теперь после воскресного обеда с Кутельманами они смотрели кино, посмотрели «Апокалипсис», «Крестный отец», «Однажды в Америке», а «Эммануэль» посмотрели вдвоем с Ильей, когда Лева спал, смотрели и боялись, что Лева проснется и зачем-нибудь войдет в комнату, а у них на экране — такое. «Эммануэль», кстати, произвела на Илью мгновенное действие, как пурген, а Фиру эротика на экране скорее раздражала, ей больше нравилось быть с Ильей только вдвоем, без кассеты, и чтобы он шептал ей, как он ее любит, а не глазел на чужую тетку на экране, которая бесспорно моложе, стройней и красивей ее. Фира и в этом была как все.

Механизм «я как все» у Фиры работал бесперебойно — при ее удивительной, яркой цыганской красоте никогда ни мысли, ни даже оттенка мысли, что она выше, лучше других, что ей положено что-то, не положенное другим, и ни разу в жизни она не почувствовала, что она отдельно, а остальное человечество отдельно. В осознании себя она была «как все» и даже отчасти хуже многих, тех, к примеру, кто жил в отдельной квартире или у кого муж защитил диссертацию, — она воспринимала все семейные недочеты как собственную воспитательскую неудачу.