У рояля - Жан Эшноз Страница 3

— Нет, по-моему, я сплю, — сказал Паризи.

— Простите, — вмешался Макс, — но я целиком поддерживаю требования малыша. Парень мне необходим, и если его со мной не будет, я ни за что не отвечаю.

Взмокший Паризи попытался отжать свою салфетку, полез за новой, но, вспомнив, что их больше нет, вытер лоб рукавом.

— Я подумаю, — сказал он, — мы еще поговорим об этом.

— Почему не обсудить это сейчас? — спросил Берни.

— Совершенно справедливо, — добавил Макс, — к чему откладывать?

— Давайте присядем, — вздохнул Паризи, вытаскивая из кармана маленький продолговатый предмет — то ли мобильный телефон, то ли электробритву.

— С удовольствием, — согласился Берни, в то время как Макс встал, осушив свой стакан.

— Ладно, — сказал он, — я вас оставляю договариваться без свидетелей.

Когда он вышел из артистической, Паризи нажал кнопку на продолговатом предмете, который оказался портативным вентилятором, работающим на батарейках: его затихающее жужжание преследовало Макса, пока он шел по коридору.

Когда Макс вернулся домой после концерта, Алис спала, как ни в чем не бывало. В Восемнадцатом округе, рядом с Шато-Руж, у них была двухэтажная квартира, достаточно большая, чтобы они жили, не мешая друг другу, она наверху, он внизу. При желании они могли целый день не встречаться.

Макс бесшумно затворил входную дверь и прошел в студию: огромный рояль, маленький письменный стол, совсем маленький холодильник, как в гостиничном номере, стеллажи с нотами и диван. Здесь, изолированный от уличных шумов окнами с двойной рамой, он проводил большую часть времени, сообщаясь с верхним этажом при помощи внутреннего телефона. Макс мог шуметь сколько угодно, не опасаясь разбудить Алис. Он достал из холодильника выпивку и открыл крышку рояля. Поставив стакан на инструмент, пробежал пальцами по клавиатуре. Было бы неплохо поработать над теми двумя ошибками, что он допустил во время концерта, выделить эти пассажи, рассмотреть, разобрать их, как два маленьких часовых механизма, и снова собрать, после того как будут найдены поврежденные шестеренки. Но этот концерт мне и в самом деле немного надоел. И к тому же я устал.

Лучше принять душ, потом зайти в студию за стаканом и отнести его в спальню. Даже лежа в постели, Макс продолжал думать о тех двух фальшивых нотах — одна в начале первой части и другая — во второй трети последней. Ничего серьезного, не так уж они были важны. Неверно взятая нота или даже целый аккорд не имеют большого значения, когда они тонут в массе звуков, в этом случае все идет своим чередом, и, никто, кроме меня, этого не замечает. Гораздо хуже нечисто сыграть пассаж во второй части, менее насыщенной и намного более хрупкой и прозрачной, — это заметили бы все. Ладно, довольно. Лучше подумай о Розе, как ты это делаешь каждый вечер, к тому же выпил ты достаточно, и незачем допивать стакан. Уже поздно, погаси свет. Так. А теперь спать. Не спится? Ладно, прими свои таблетки и запей водой. Водой, я сказал. Вот так.

Таблетки подействовали через двадцать минут, а спустя еще полчаса сон вошел в парадоксальную фазу: бессвязные видения стремительно проносились сквозь сознание Макса, в то время как его глаза беспокойно двигались под закрытыми венами. Он проснулся раньше, чем хотел, попытался снова заснуть, но безуспешно: лежа в полусне с закрытыми глазами, он плыл сквозь поток абсурдных мыслей, нелепых рассуждений, бесконечных перечислений и бесцельных подсчетов, время от времени ненадолго проваливаясь в сон.

Ладно, пора вставать, должно быть, уже десять часов. Ну хорошо, не сразу, но не позже половины одиннадцатого. Да, лежи себе, думай о Розе, если хочешь. Может быть, лучше тебе от этого и не станет, но какая, в сущности, разница…

Роза была воспоминанием, относящимся к годам учебы в Тулузской консерватории, лет тридцать тому назад. Она училась на последнем курсе по классу виолончели, была сверхъестественно красива и ездила на белом «фиате», немного великоватом для нее, она парковала его каждый день в одно и то же время возле одного и того же бара, садилась на террасе за один и тот же столик и разговаривала всегда с одним и тем же бородатым типом диковатого вида, — нет, судя по всему, он ей не любовник. С каждым днем она казалась Максу все более прекрасной, несмотря на то, что ее нос — единственная деталь в ее лице, которая могла бы вызвать возражение, — был изогнут чуть больше, чем надо, отчего, впрочем, только выигрывал: это был нос египетской царицы, испанской аристократки или хищной птицы — словом, серьезный нос. Макс так устроил свои дела, что в течение целого года каждый день, в одно и то же время оказывался в том же баре, что и она, и занимал столик на той же террасе, ни слишком далеко, ни слишком близко от нее, откуда мог наблюдать за ней, не осмеливаясь заговорить — она слишком хороша для меня, слишком хороша, — да и что он мог бы ей сказать?

Единственный раз, когда Макс отважился сесть за соседний с ней столик, она спросила у него огня, что могло бы сойти за попытку сближения или даже за побуждение к действию, но нет, такая заурядная попытка, такое шаблонное приглашение не может исходить от этой неземной красавицы, сама мысль об этом недостойна, — забудь об этом, забудь. Рассеянным жестом, старательно изображая безразличие, Макс протянул ей зажигалку, так что ни одна искра из этого огнива не подпалила порох. Тем все и закончилось. После, когда она смотрела в другую сторону, он по-прежнему не спускал с нее глаз, но так, чтобы она этого не заметила. А потом настало лето, и Роза со своей неизменной виолончелью растворилась в каникулярной дали. Макс, оставшийся в притихшей Тулузе, зашел выпить стаканчик на ту же самую опустевшую террасу, где за исключением туристов почти не было посетителей, но зато, вот неожиданность, — там оказался тот самый свирепого вида бородач, с которым, за неимением лучшего, Макс затеял разговор.

Разговор этот довольно быстро коснулся Розы, и тут Макс, к своему изумлению, узнал, что именно о нем, Максе, она говорила с этим типом. Все время и без конца о нем и только о нем, так что иногда бородачу даже приходилось просить ее сменить пластинку. Как оказалось, Роза также не осмеливалась заговорить с Максом, как и Макс с Розой, и только раз решилась попросить у него зажигалку. Но и это было не все: как сообщил этот неожиданный источник информации, именно в надежде увидеть Макса Роза каждый день приходила на эту террасу, заметив, что он там бывает каждый день. При этом известии Макс застыл, лишившись дара речи и задержав дыхание, и лишь спустя минуту вспомнил о том, что человеку необходимо дышать, дышать как можно глубже, особенно когда на него накатывает неудержимое желание разрыдаться. И где же она сейчас? Как можно ее найти, есть какой-нибудь адрес или что-нибудь?

— Да нет же, боже мой, — отвечал бородач, — она уехала, закончила учебу и уехала, поди знай куда.

С тех пор Макс провел часть своей жизни в ожидании и надежде на случайную встречу с ней. Не проходило и дня, чтобы он не думал о ней несколько секунд, несколько минут, а то и больше. Это было неразумно. Теперь, когда прошло тридцать лет, Роза, должно быть, живет на другом краю света — если верить тому человеку, ей всегда хотелось уехать куда-нибудь далеко, может быть даже, она умерла, в конце концов, в этом смысле она не отличается от других.