Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни - Ирэн Роздобудько Страница 3

— Это очень, очень интересно, — говорю я, сознавая, что тут — безнадежный случай, название которому может дать только главврач.

Я уже не пытаюсь понять. Мое дело — выслушать. По крайней мере, делать вид, что слушаю… Слежу за тем, как двигаются его губы и подергивается белый треугольник бородки. Интересно, кто так аккуратно подстригает ее каждое утро? Неужели он сам? Наверное, нет, ведь пациентам запрещено иметь ножницы… Постепенно ловлю себя на том, что мне неважно, о чем он говорит. Главное — интонация. А она убаюкивает. Я даже вздрагиваю, когда он перестает говорить.

— Я сделал все, что мог, я умываю руки…

Он добавляет еще несколько фраз и сцепляет пальцы в замок. Сейчас он кажется вполне нормальным. Такой себе мужчина, увлеченный неведомой мне наукой.

— Хорошо, я вам очень благодарна, — вежливо говорю я, выключая магнитофон. — Но в следующий раз мне бы хотелось, чтобы вы ответили на несколько моих вопросов. Договорились?

Он послушно кивает головой. В его взгляде вспыхивает на миг нечто вроде иронии. Ясное дело: ему не о чем говорить с такой невеждой, как я.

Вызываю коридорную. Она уводит пациента. Он покорно уходит, оглядываясь на меня.

— До встречи, — говорю я.

Взглянув на часы, понимаю, что на следующего «клиента» у меня не хватит ни времени, ни сил. Учитывая, что домой мне добираться не менее полутора часов, начинаю собираться. Я еще не уверена, что вернусь сюда завтра. «Ты этого хотела? — говорю сама себе. — Ты это получила. Тихое место, непыльная, хоть и низкооплачиваемая работа и море общения с возможностью молчать». Я бросаю в сумку кассету. Не знаю зачем, но бросаю. Возможно, этот жест — механический?

— Ну как вам? — спрашивает дежурная медсестра, и в ее ухмылке просматривается издевка.

Представляю, что она думает обо мне.

— Интересно, — говорю я.

— Завтра будет еще интереснее, — бесцветным голосом произносит женщина.

Я хочу избежать общения и быстро иду к лестнице. Кажется, выход должен быть где-то слева. Я иду вниз, вдоль белых стен царства теней, прохожу через стеклянную дверь вахты и выхожу во двор. Чтобы добраться до остановки, нужно пройти по фруктовому саду, потом через домик еще одной охраны. На улице холодно, поэтому никто не гуляет. Оглядываясь на здание, вижу в окне третьего этажа размытый силуэт. Почему-то мне кажется, что это он — тот, кто называет себя «технологом». От взгляда сверху у меня всю дорогу к остановке зудит затылок…

В маршрутке я заснула и едва не проехала свой дом, в котором два месяца назад сняла квартиру. Наверное, еще не привыкла к новому месту. Предательская мысль о джакузи и бокале коктейля «Малибу» мелькнула в мозгу, и меня сразу же затошнило. Эту мысль я пояснила тем, что слишком устала сегодня. Еще бы! Шесть часов непонятного монолога!

Дома я выпила стакан теплого молока, сделала себе бутерброд с колбасой и горчицей и залезла в постель. Я люблю есть в постели, будто больная. Но я не больная. Просто это кажется мне уютным. На тумбочке у моего дивана — куча конфет и пустых оберток, вялые апельсины, несколько стаканов из-под молока и сока. Моя б воля, я бы вообще не вставала с дивана. Когда-то я читала о таком человеке, который попал в Книгу рекордов Гиннесса: двадцать лет в постели. Замечу, человек был вполне здоров.

Телевизора у меня нет, поэтому засыпать довольно сложно. Я вставила в магнитофон сегодняшнюю кассету. Может быть, голос снова убаюкает меня?

Удобно устроилась в постели. Если засну — магнитофон выключится автоматически.

…Услышав знакомый спокойный голос, я даже представила себе тихие светлые глаза и треугольную бородку. Но не уснула. Что-то в этом вздоре привлекло мое внимание. Я не могла сформулировать, что именно заставило меня вслушиваться. Монолог напоминал… разноцветное одеяло, сшитое из отдельных лоскутов. Все они были разного размера, с разным рисунком. Что соединяет такое одеяло, думала я, прислушиваясь к голосу. Основа! Разноцветные лоскуты обычно нашиваются на единую основу! У хорошей швеи эта основа совсем незаметна — только пестрый узор. Я вскочила с постели. Сна как не бывало!

Взяв бумагу и ручку, начала записывать несвязный монолог.

С того момента, как я вернулась домой, прошло уже семь часов. Вокруг меня валялась куча исписанных листов, в окне уже таял месяц, ночь переходила в утро. Что дальше? Я столько раз перечитывала написанное, что у меня заболели глаза. Я чувствовала, что в этом вздоре все же должен быть некий смысл.

А если отделить более-менее знакомые и простые формулировки от потока научных терминов? Я взяла маркер и начала подчеркивать понятные мне фразы.

«Моего имени история не сохранила. — Абиотические факторы — те, что влияют на компоненты экосистем и силы неживой природы. В частности, газовый состав воздуха, температуру, влажность или сухость, привкусы… Но суть не в этом. Она в альбедо, то есть в белизне, то есть в способности поверхности отражать поток излучения, в частности в отражении планетами потока света, падающего на их поверхность… Собственно, я не тщеславный. Суть не в этом.

История не сохранила моего имени не только потому, что я сознательно отошел в тень.

Все намного проще: было бы странно вписывать себя в свою историю — в рамки, выстроенные собственноручно для других. В совокупности эволюционных процессов у популяции возникают новые виды. Я должен был находиться вне их. Микроэволюция приводит к мутациям, порой к мутуализму — такой форме межвидовых отношений, когда взаимодействие двух видов выгодно каждому из них. Иначе не мог бы наблюдать за всей картиной в целом…»

Набралось страниц тридцать-сорок. Среди них попадались и совсем чистые — без единого подчеркивания.

Работа была довольно кропотливой. Когда была прочитана последняя страница, я решилась еще на один подвиг: переписать понятные фразы на отдельные листы. Когда завершила эту писанину, до утра оставалось полтора часа. Пронумеровав страницы, начала снова читать…

«Моего имени история не сохранила. Собственно, я не тщеславный. Суть не в этом.

Было бы странно вписывать себя в свою историю — в рамки, выстроенные собственноручно для других. Я должен был находиться вне их. Иначе не мог бы наблюдать за всей картиной в целом. Был бы лишь ее деталью — ОДНОЙ из деталей. Песчинкой в пригоршне песка. А так — я сам держал этот песок в своей ладони и просеивал его сквозь пальцы. Быстро или медленно. Быстро или медленно…

Только однажды я пожалел, что нахожусь ВНЕ ИГРЫ. Что моя жизнь проходит не так, как у других, что обречен на долгое одиночество вместо мига сладкого падения в безвестность.

…Это было очень давно. В вашем представлении это „очень“ ограничивается пятью, десятью, двадцатью годами собственной жизни. Или же двумя-тремя столетиями, но тогда вы не придаете значения этому „очень“, листая страницы учебника истории. Все же „очень давно“ — это находиться в пределах собственной жизни. Ведь другой для вас не существует! „До“ и „после“ поражают воображение только тогда, когда этот промежуток времени отражается на собственном лице.