Желтый Кром - Олдос Хаксли Страница 3

Миссис Уимбуш приподнялась и дотянулась до книги, лежавшей на столике у изголовья софы.

— Кстати, вы знаете его? — спросила она.

— Кого?

—Мистера Барбекью-Смита.

Дэнис имел о нем очень смутное представление. Имя Барбекыо-Смита встречалось в воскресных газетах. Он писал об этике поведения, кажется, был также автором книги «Что следует знать молодой девушке».

— Нет, лично с ним не знаком, — сказал Дэнис.

—Я пригласила его на субботу и воскресенье. — Она перелистала несколько страниц книги. — Вот место, которое мне понравилось. Оно у меня отмечено. Я всегда отмечаю то, что мне нравится.

Держа книгу почти на вытянутой руке, ибо страдала некоторой дальнозоркостью, и делая соответствующие жесты другой рукой, миссис Уимбуш начала читать — медленно и выразительно.

— «Что суть меховые манто стоимостью в тысячи фунтов, доходы в четверть миллиона?» — Она взглянула поверх книги и театрально повернула голову, при этом ее оранжевая прическа величественно качнулась. Дэнис с любопытством посмотрел на нее. Что это — ее собственные волосы, крашенные хной, или же один из тех париков, о которых пишут в рекламе?

—«Что такое троны и скипетры?»

Оранжевый парик — да, это был парик — снова качнулся.

—«Что такое веселье злата, пышность власти, гордость великих мира сего, что такое мишурный блеск высшего обшества?»

Голос ее поднимался в вопросительной интонации от предложения к предложению, затем внезапно упал, и гулко прозвучал ответ:

— «Ничто. Суета, прах, пух одуванчика на ветру, лихорадочный бред. То, что имеет значение, происходит в душе. Видимое — приятно, но Невидимое в тысячу раз более значимо. Именно Невидимое — главное в жизни».

Миссис Уимбуш опустила книгу.

— Прекрасно, не правда ли? — сказала она.

Дэнис не рискнул высказать свое мнение, а произнес лишь ни к чему не обязывающее «гм!».

—О, это отличная книга, прекрасная книга, — сказала Присцилла, перелистывая страницы. — А вот место, где он говорит про лотосовый пруд. Он сравнивает душу с лотосовым прудом, понимаете?

Она снова подняла книгу и прочитала:

—«У моего друга есть в саду лотосовый пруд. Он расположен в небольшой долине и окружен кустами диких роз и шиповника, где соловей все лето поет свою нескончаемую любовную песнь. В пруду цветут лотосы, и птицы прилетают сюда напиться и искупаться в прозрачной воде...» Кстати, это кое о чем напоминает мне, — воскликнула Присцилла, резко захлопывая книгу и смеясь своим громким утробным смехом. — Это напоминает мне о том, что произошло в нашем бассейне с тех пор, как вы были у нас в последний раз. Мы разрешили деревенским приходить сюда купаться по вечерам. Вы не представляете себе, что из этого вышло!

Она наклонилась, заговорив доверительным шепотом и смеясь то и дело глубоким булькающим смехом.

—...мужчины и женщины... купались вместе... сама видела из окна... послала за биноклем, чтобы убедиться... Никаких сомнений!

Она снова разразилась смехом. Дэнис тоже засмеялся. Барбекью-Смит был брошен на пол.

— Пора пойти посмотреть, готов ли чай, — сказала Присцилла. Она поднялась с софы и зашагала к двери, шелестя шлейфом шелкового платья. Дэнис последовал за ней, тихонько напевая про себя:

Вот почему

Мое призванье

Оп-оп-оп-оп-пер-ра-а!

И маленький хвостик аккомпанемента в конце: ра-ра!

Терраса перед домом представляла собой узкий длинный газон с изящной каменной балюстрадой и двумя кирпичными беседками по краям. Склон, на котором был построен дом, круто спускался вниз, так что терраса располагалась необычно высоко, футах в тридцати над лужайкой сада на склоне. Если смотреть снизу, высокая сплошная стена террасы, кирпичная, как и дом, имела почти устрашающий вид крепостного сооружения — своего рода бастиона, с парапета которого открывались далекие пространства. Ниже, окаймленный густой стеной подстриженных тисов, был плавательный бассейн с каменными стенками, а за ним простирался парк с толстыми вязами, зелеными лужайками и мерцающей на дне долины узкой полосой реки. По другую ее сторону поднимался отлогий склон, расчерченный уходящими вверх квадратами возделанной земли. Справа, в неизмеримой дали, голубели холмы.

Чайный стол был накрыт в тени одной из беседок. Дэнис и Присцилла застали всю компанию в сборе. Генри Уимбуш начал разливать чай. Это был один из тех не стареющих и не меняющихся мужчин лет шестидесяти, которому по виду можно дать и тридцать, и сколько угодно. Дэнис знал его почти столько, сколько помнил себя. За все эти годы его бледное, довольно привлекательное лицо почти не постарело: оно было, как его светло-серый котелок, который он носил и зимой, и летом, — неопределенного возраста, спокойное, безмятежное и ничего не выражающее.

Рядом с ним, но отделенная от него и от всего остального мира почти непроницаемой стеной глухоты, сидела Дженни Маллион. Ей было лет тридцать. Вздернутый нос, румяные щеки, каштановые косы, закрученные над ушами в кольца. В невидимой башне своей глухоты, одинокая, она смотрела на мир сверху вниз пронзительным взглядом. Что думала она об этих мужчинах и женщинах и обо всем вообще? Этого Дэнис никак не мог понять. В ее загадочную отчужденность что-то проникало. Даже сейчас некоторые понятные только в этом кругу шутки, казалось, забавляли ее, ибо она улыбалась про себя, и ее карие глаза поблескивали, как два круглых камешка.

По другую сторону от Генри Уимбуша светилось серьезное, ясное, каклуна, розовое детское лицо Мэри Брейсгёрдл. Ей было уже почти двадцать три, но никто бы не предположил этого. Короткие волосы, остриженные «под пажа», обрамляли щеки золотым колоколом. Голубые, фарфоровые глаза смотрели с наивным и часто недоуменным интересом.

Рядом с Мэри сидел маленький худой человек, прямой и напряженный. По внешнему виду мистер Скоуган напоминал птерозавра третичного периода. У него был похожий на птичий клюв нос, темные глаза блестели, как у малиновки. Однако ничего мягкого, или изящного, или легкого, как птичье перо, в нем не было. Кожа морщинистого смуглого лица суха и похожа на чешую, руки — как крокодильи лапы; движения ошеломляюще быстры, как у вспугнутой ящерицы; голос тонок, как флейта, визглив и сух. Школьный товарищ Генри Уимбуша, одного с ним возраста, мистер Скоуган выглядел значительно старше и в то же время по-юношески живее, чем благородный аристократ с лицом, похожим на серый котелок.

В противоположность мистеру Скоугану, напоминавшему вымершую рептилию, Гомбо был прежде всего человек. В старинных книгах по естественной истории, которые издавались в тридцатых годах девятнадцатого века, он мог быть изображен на гравюре, олицетворяя собою тип хомо сапиенса, — честь, которой в те времена, как правило, удостаивался лорд Байрон. В сущности, будь волосы у него длиннее, а воротник — короче, он бы действительно казался человеком байронического типа, даже более чем байронического, ибо он был провансалец по происхождению, черноволосый молодой корсар тридцати лет, со сверкающими зубами и горящими большими черными глазами. Дэнис смотрел на Гомбо с завистью. Он завидовал его таланту: если бы он писал стихи так, как Гомбо картины! Более того, сейчас он завидовал его внешности, его энергии, естественной манере держаться. Удивительно ли, что он мог нравиться Анне? Нравиться? Возможно, даже хуже, грустно подумал Дэнис, шагая рядом с Присциллой по длинной террасе.