Звездный билет - Василий Аксенов Страница 3

Я повернулся к парням. У всех троих вместо галстуков виселина шее шнурки, а один был даже с усиками. Мой Димка ни за что не нацепил бы насебя шнурок. Все, что угодно, он может нацепить на себя, но не такую похабнуюверевочку. Парни смотрели на меня, словно прикидывали, на что я способен.

Потом они поскучнели и равнодушно отвернулись.

Мы входим в парк. Я люблю красные дорожки парка, и егоаккуратные клумбы, и фонтаны, и лебедей, люблю ходить по аллеям иостанавливаться возле киосков, аттракционами пользуюсь изо всех сил и пью пиво,люблю ходить в парк вместе с Шурочкой.

У входа возле столба с репродуктором стоит толпа. Лица увсех какие-то одинаковые.

– Любого агрессора, проникшего на нашу священную,обильно смоченную кровью землю ждет плачевная участь. Мы имеем в распоряжениидостаточно сил и средств для того, чтобы…

Я слушаю голос диктора и смотрю вокруг на лица людей. Потомсмотрю вдаль, где на фоне вечернего неба вращается гигантское «колесообозрения». В шестидесяти четырех кабинках этого колеса сейчас беспечно хохочути ойкают от притворного страха люди. Из глубины парка несется джазовая музыка,движется колесо, и движется весь наш шарик, начиненный загадочной смесью.

Движется парк, и мы движемся, люди в парке. Там мы смеемся,а здесь мы молчим. Соотношение всех этих движений, – попробуй разобраться.Джаз и симфония. Вот оно, наше небо, пригодное для фейерверка и для взлетабольших ракет.

Я люблю этот город вязевый.

Пусть обрюзг он и пусть одрях,

Золотая дремотная Азия

Опочила на куполах, –

вспоминаю я, наблюдая бесконечную карусель машин напривокзальной площади. Отсюда, с моста, виден большой кусок этого «вязового»города.

Вокзал еле успевает откачивать людские волны помпамиэлектричек. Автомобилям несть числа. Площадь слепит огнями, неподвижными имелькающими, а на горизонте исполинские дома мерцают, как строй широкогрудыхрыцарей. Дремотная Азия! Поэт, вы не узнаете вашего города. Пойдемте по улицам.Вам немного не по себе? Вам страшно? Я понимаю вас. Я понимаю страх ирастерянность приезжих на этих улицах. Мне, может быть, самому бы сталострашно, если бы я не любил этот город. Именно этот город, который забыл, чтоон был когда-то тихим и «вязевым».

– Пойдем, – говорит Борис, – что ты оцепенел?Не люблю я, когда ты так цепенеешь.

Мы спускаемся в метро. В потоке людей идем по длинномукафельному коридору. Навстречу нам другой поток. Если прислушаться, шлепаньесотен шагов по кафельному полу напомнит шум сильного летнего дождя. Обычно мы,москвичи, не слышим этих звуков. Для нас это тишина. Мы реагируем только нарезкие раздражители. Я мечтаю о дожде, может быть, поэтому я его и слышу. Оннастигает совсем недалеко от дачи, и ты этаким мокрым чучелом вваливаешься наверанду, где пьют чай. Я мечтаю об отпуске.

Мы выходим на нашей станции. Встаем в очередь к газетномукиоску, потом – в очередь к табачному киоску. На площадке возле станции,как всегда вечером, полно молодых ребят. Они сидят на барьере и стоят кучками.

Усмехаясь, разглядывают выходящих из метро. Девушкам вследлетят реплики, междометия, иногда посвистывание. Лучшее вечернееразвлечение – поторчать вечером у метро.

– Посмотри на них, – говорит Борис, –посмотри на их лица. Просто страх берет.

– Брось! – говорю я. – Нормальные московскиеребята. Просто выпендриваются друг перед другом, вот и все.

– Нормальные московские ребята! – восклицаетБорис. – Ты считаешь этот сброд нормальными московскими ребятами?

– Конечно! Самые обычные ребята.

– Нет, это выродки. Накипь больших городов.

– Ну тебя к черту, Борька! Димку моего ты, надеюсь,знаешь?

– Ну?

– Смею утверждать, что он самый нормальный московскиймалый. А он тоже часто торчит здесь, и, если бы ты его не знал, на отличил быот всех. И в его адрес метал бы свои громы и молнии.

– А что твой Димка?

– Ну, что Димка?

– Он недалеко от них ушел. Тоже хорош твой Димка!

– Ну, знаешь, Борис!..

– А что? Скажешь, у Димки есть какие-то жизненныепланы, какие-то порывы, есть что-то святое за душой? В голове у негомагнитофонные ленты, девчонки и выпивка. Аттестат получил позорный…

– Довольно! – резко обрываю я, – Хватит онем!

Черт его знает, каким он стал, этот мой друг Боря. Тожепозер! Любит, видите ли, «правду-матку в глаза резать».

Мы подходим к нашему дому. Борис должен взять у менякое-какие книжки.

– Слушай, – говорю я ему после долгогомолчания, – хочешь узнать, о чем думает мой Димка? – Говорю это так,как будто сам прекрасно знаю, о чем он думает. – Посидим у нас в садикеминут пятнадцать. Он там в это время всегда бывает. Поговорим с ним.

– Тебя задели мои слова? – спрашивает Борис.

– Чепуха! Все же давай посидим в садике. Мы входим внаш «патцио» и садимся на скамейку в глубине садика, под цветущим кустомсирени.

***

«Барселона» живет вечерней жизнью, как и все дома в Москве.Всеми тремя этажами, сотней окон она смотрит себе внутрь. За шторками двигаютсялюди, наяривают телевизоры. В противоположном углу двора два приятеля Гера иГора налаживают на подоконнике магнитофон. Сейчас будут оглушать весь двормузыкой. Пока не придет дворник.

Под аркой зажигаются фары. Во двор въезжает новенькое такси.Сгусток энергии и комфорта XX века на фоне наших облупленных стен.

Из дверей выскакивает мастер художественного слова ФилиппГромкий со своими элегантными чемоданами.

– Далеко, Филипп Григорьевич? – спрашивает дядяИлья.

– В турне, друзья. Рига, Таллин… На Балтику, друзья.

– Филипп! – кричит из окна наш папа. – Ионамина взморье попользуйся. Подыши как следует. Лучшее лекарство для нас с тобой.

– Что же вы раньше не сказали, Филипп Григорьевич, чтов Ригу едете?

– обиженно говорит спекулянт Тима.

– Программа у вас та же? Новенькое что-нибудьвыучили? – интересуется шофер Петя Кравченко.

– Товарищ Громкий, а за электричество вызаплатили? – светским тоном осведомляется тетя Эльва.