Дети мертвых - Эльфрида Елинек Страница 3

Плоды переспевают и падают, сейчас осень, срываются с черенков, шлёпаются в траву и лопаются — и это после того, как они так долго чванились на дереве. Иногда они попадают прямо на шезлонги, поэтому кто хочет понежиться в такое позднее время года, берёт все риски на себя. Пенсионеры могут теперь позволить себе неспешный отдых, эти бедняги; их часто будит трубный звук портативных приёмников: они бьют в литавры вместе с Райнхардом Фендрихом, не попадают и выпадают из такта. Они нашли природу, и нашли её прекрасной. Природа пуста, но полна самообладания. Мы-то ею обладать не можем — должно быть, это сделал кто-нибудь другой. Мы себя-то не можем взять в руки, когда наше дело уже сделано. Вроде как нас тогда и дома не было. Или у нас не все были дома. Не про нас ли и не про наши ли заботы пишет этот журнал? Должно быть, на нас снизошёл огонь небесный! Кто тут знаменит и принадлежит к считанным единицам? Надо бы поджечь себя вместе с газетными страницами, на которых тебе никогда не появиться, в тёплой печи приезжего, которого ты надеешься заинтересовать своей судьбой на случай прогулки. Там, в трескучем пламени, мы раздуем восхищение нашим спортивным обществом. Собачье дерьмо на наших ботинках не сдалось нам так, как это спортивное общество! Отпуск приводит к тому, что людям приходится терпеть, когда им, ни в чём не повинным, накидывают на шею петлю разговора. Господин или дама, которые попались в эту петлю, останавливаются дрожа. Их бока судорожно вздымаются и опускаются, на них проливается святая, хоть уже и не столь прозрачная вода, и вместе с водой мы выплёскиваем на них и себя. Сидеть на раскалённой полке сауны, каждую секунду желая вскочить, — вот что такое отпуск: истязать собой других. На склоне расступаются деревья. Лошади понесли, прежде чем мы успели заметить, потом — огонь! — горло воспалилось, и вот уже новое знакомство, пустой звук и пустое изображение. Люди эскизно набрасывают линии судьбы своих детей и внуков, пока слой краски не утолщается настолько, что любимые люди вдали не могут больше ни вздохнуть, ни охнуть от масла и краски. Отпуск. Маленький ответ жизни после того, как много месяцев умасливал её, то есть бился, колотился и добавлял щепотку соли.

Разжиревшие певцы отвечают самими собой, когда им задают вопрос о творческих задачах. Их поджидают дорогие машины. Поклонение тысяч покупателей, которые несут домой диски, подогревает людей, у которых нет ни малейшего интереса продолжать петь. Столько огня в наших артистах — хватило бы запустить ракету, чтобы отправить в космос всех этих плутов, чтоб они смогли вернуться, лишь когда огонь в аппарате погаснет. Из-под их грубых лап выходят диски, и бокалы в их руках послушны, как дрессированные тюлени. Наверх всплывает то, что не тонет. Счастье певца в том, что ему удалась эта песня, как обронил австро-бард, как его здесь называют — ^наверное, потому, что у его песен длинная борода была ещё в те времена, когда сам он не родился. Такое уместно ронять по садам-огородам, когда в разгар сезонных работ все толкутся в одной мансарде, занятые банками и бутылями, то и дело подтирая там, где человек и животное, окрылённые своими большими и малыми делами, роняют их по всему помещению.

Ползут по лесной дороге гружёные лесовозы; самое быстрое и лучшее, что было принесено им в жертву, — это «гольф-GTI», который угодил им под передние колёса ещё до того, как они смогли им налюбоваться. Но временами мы предпочитаем слушать австр. песни по радио, которое косо висит под сенью распятого деревянного Господа Бога, в самом правом углу, какой только найдётся, — где, кстати, поедается и наш завтрак, — жалко смотреть, но нет, Бог не оставит нас и никогда не сойдёт с этой полки. Всё свежеотремонтировано. И душевые кабинки поставлены новые. И всё время эти свежие песни, которым ведь тоже требуется время, чтобы отпечататься в нас без напряжения — печатный станок мощный, — чтобы певец мог как следует заработать. Эти песни из ничего творят немножко родины, потому что, заслышав такую песню, ты садишься там, где стоишь, даже если не устал. Но не давайте увлечь себя настолько, ибо сюда осядет вся масса земли. Стоит только снять трубку и уже не так-то просто будет снова её положить, а наши сегодняшние слушатели, которых мы хотим поприветствовать сердечными аплодисментами, будут затоптаны введёнными в песни штампами.

Тут некая Гудрун Бихлер чувствует, что её покой в шезлонге досадно нарушен группой отдыхающих дам, которые, крутя колесико радио, пытаются сбросить несколько кило народной музыки, чтобы была представлена и их муза. Либо уж вы включайте, но тогда, пожалуйста, тихо, и принимайте себе станцию, которую выбрали, чтобы ваши гипсовые копыта и ваши межконтинентальные оболочки-луноходы могли спокойно рыть землю, в которую вы потом сможете провалиться! Либо уж совсем отключите! У каждого своё представление об отдыхе, и всякий раз приходится корректировать его в сторону понижения, как только поднимается занавес. Отдыхающие, и среди них госпожа Карин Френцель, всё ещё активная, — правда, как вдова, которая была замужем за настоящим вулканом — потухшим, впрочем, — у которых всё так и бурлит внутри, там, где живёт еда, поскольку они хотят получить всё, что они ещё могут выцарапать из утолённой и утомлённой жизни, не хотят сделать потише — как знать, вдруг завтра они уже вообще перестанут слышать? Тихо! Эта пугливая, дикая смерть, в которую охотник за дичью предпочёл бы не попасть, но она сама в него, как правило, попадает: только клякса горчицы остаётся от нас после того, как смерть как следует нажмёт на тюбик. Эти пожилые дамы, м-да, в конце концов и им тоже объяснят, что только они могут быть приёмниками этой славной музыки, это можно прочесть по продажам дисков. Теперь, когда уже почти поздно, пенсионерки заполняют все залы, что для них, наверное, имеет свои преимущества, на тот случай, если вдруг болезнь захочет их скосить. Тогда болезни не так-то просто будет их найти. Требования отдыхающих теперь, когда им подают их исконные аграрные продукты, направлены совсем в другую сторону, с уклоном в народное, чтобы поражение своей жизни они могли увенчать великой победой, победой во Второй мировой войне, которой этот народ добился тирольским пением, и победили простые крестьяне, рабочие и служащие, их пение имеет трубный глас: среднее из наличных средств, то есть наличные, а значит, непосредственное. И святое пробуждается в нас и сводит нас с каналом ORF посредством тысяч километров стекловолоконных кабелей. Рай можно объявить достигнутым, тогда как в других местах о нём ещё только мечтают — в странах, которые заставили молчать.

В здешних краях никто уже не верит, что от другого можно получить больше, чем самовязанный пуловер, а в этот наряд нам не придётся облачаться. Но поскольку мы все выглядим как ляскающие, я хотела сказать ласковые, звери, то мы не узнаём себя в других, сказала одна дама из Эрфурта другой даме из Штейра, Австрия, однозначно невинным тоном. У эрфуртской дамы была возможность вовремя уйти от ответа, пока ей не добавили. Тогда бы и другие разошлись. Но время ушло вперёд, сначала от мысли — к словам, а потом и ещё дальше, до ругани, и тут все разошлись. Старческие глаза ещё раз заразились от телевизионных молний, где кипят бури в стакане воды, быстрым попаданием в цель, и цель им ясна, но они не располагают подходящими для её достижения средствами. В этом ящике сияют чуждые нам культуры, они разносятся, бестелесные, как свет, они преподносятся как новая форма св. причастия и всё равно остаются неузнанными, появляясь среди нас. Эти тела молчат, когда на них наступаешь, и ничто уже не вернёт их к неизреченному жизни, поскольку они, разбитые, катятся под откос. И пусть наши знакомые в аппарате, не желая отпускать нас от себя, сколько угодно ярятся, брызжа через край своими взбитыми сливками, эти капли нас не окропят святой водой и не дадут благословения.