11 сентября - Алексей Варламов Страница 3

Безо всякого стеснения сестра стянула с головы свитер и футболку, под которой ничего не оказалось, и надела батник, обтянувший ее бочкообразное туловище.

— Маловат, — деликатно произнесла Варя, и в желудке у нее заурчало.

— Растянется, не наше барахло. Эх, мне бы еще шубку как у тебя.

— Шуба у меня только одна, — испугалась Варя.

— Ладно, ладно, я пошутила… Слушай, а у тебя деньги есть?

— Так, немного.

— Дай, а? А то неохота опять с этими проводницами… Я потом вышлю, честно. А теперь быстренько похаваем, перекурим, и мне пора.

Варя на еду смотреть не могла. А Мария опустошила наполовину холодильник и пропала. И было непонятно, была она или только Варе привиделась. Если бы не исчезнувший батник, некормленый кот, запах табака, тяжелая голова и грязная посуда на кухне, можно было б подумать, что никакой сестры у Вари и не было.

— Целовалась, не целовалась, — пробормотала она, подходя к окну. — Чушь какая-то. Как Карлсон, с крыши прилетела. Лучше бабуле ничего не говорить. Иди сюда, Пиночетик, буду тебя кормить.

Но бабушке рассказать пришлось, хотя, конечно, и не все. Старушка любила всякие житейские истории и, если бы Варя утаила такую важную, никогда бы ей этого не простила. Просто не поняла бы ее, поджала губы и стала говорить в нос. Стремительно трезвея, внучка навела на кухне порядок, затем, преодолев отвращение, съела чеснок и, когда в восьмом часу на пороге появилась изящно одетая старенькая женщина маленького роста, в пальто и шляпке с вуалью, старательно занимавшаяся Вариным воспитанием в связи с долговременным отсутствием ее мамы, девочка открыла было рот, чтобы поведать о внезапно объявившейся сестре, но бабушка не дала ей слова молвить.

— Варвара! Только что я встретила в молочном Евгению Львовну…

Евгения Львовна была самой чудовищной сплетницей на всем пешеходном пространстве от Яузского бульвара до Гоголевского, и можно было предположить, что она бабуле наговорила.

— Я ее не видела, — переходя в атаку, отрезала Варя.

— Зато она тебя видела и рассказала, что…

— Я водку пила на бульваре?

— Фу, Варя! Этого она не говорила. Но ты была в обществе… в обществе… — Бабушка защелкала пальцами. — Деточка, подруг надо выбирать из своего круга. Что о тебе подумают?

— А чем она ей не понравилась? Подумаешь, юбка у нее короткая.

— Дело не в длине юбки. Но она одевается не в тон. Что ты такое ела, не пойму.

— Бабушка, папа умер.

— Господи, помилуй. — Старуха перекрестилась. — Шалопай был, но добрый человек. А ты откуда знаешь?

— Сестра сказала.

— Гм… Сестра?

— Да, — с вызовом сказала Варя. — У меня есть сестра. Очень добрая и хорошая девочка.

— Матери-то, пожалуй, не надо про сестру писать. Расстроится, плакать там опять будет, — произнесла бабушка задумчиво.

— Не будет, — отозвалась Варя угрюмо. — Она вообще не знает, что такое плакать.

— Это ты, деточка, жизни не знаешь.

— А Мария сказала, что ей ее мама сказала, что папа говорил, что ему перед тобой стыдно было.

— Передо мной-то что? — Бабушка опустила голову, но видно было, что последние слова в Вариной тираде ее растрогали. — Конечно, если бы мама тогда не поехала в это свое Чили… Я ей говорила, убеждала.

— Не могла папу за измену простить?

— Вот еще какие глупости, — пробормотала бабушка. — Из-за такой ерунды разве люди расходятся? Нет, там другое было. И все равно с Евгенией Львовной надо здороваться. Ее муж был нашим торговым представителем в Индии. Это, конечно, не Персия, но тоже место недурное. Я тебе не рассказывала, какие у нас висели в Тегеране ковры?

Варя обожала бабушку. Они жили душа в душу, хотя иногда, будучи в дурном расположении духа, когда получалась четверка по географии или плохо ложились волосы, Варя могла старушку оборать, та не оставалась в долгу, грозилась подать на размен, уехать к двоюродной сестре в Ереван или к племяннице в Оленегорск, но после они легко мирились, пили чай с мятными пряниками и разговаривали за жизнь. Рассказывать бабка обожала так же, как Варя слушать. И рассказы эти напоминали некую спираль, где на известные с детства сюжеты накручивались новые подробности соответственно Вариному возрасту и житейскому опыту, чуть-чуть внучку опережая, так что многие вещи прояснялись только время спустя. В этих байках много было несуразицы, истории противоречили одна другой, в них переплетались крестьянские и дворянские корни, поклонники путались с мужьями и друзьями семьи, но все они были людьми исключительно благородными. Варя любила распутывать старухины клубки, но поймать бабулю на лжи не могла — старуха так лихо все обставляла, что всякий раз оказывалась в героях, а Варя в дураках. Точно так же она охмуряла своих старомосковских подруг, которые приходили по воскресеньям на журфиксы, Варя играла на фортепиано и демонстрировала хорошие манеры. Бабушка повелевала, а Варя смиренно исполняла, так что бульварные старушки, воспитывавшие хамоватых московских внуков, качали головами и были похожи на детей, которых дурит фокусник-иллюзионист, распиливая женщин и выпуская из кармана голубей.

— А осенью, когда стали бомбить, мы поехали в деревню. И вот приходит ко мне однажды летчик. Вошел в избу, мы на задание как раз собирались. Вызвал меня в коридор и к стене прижал.

«Изнасиловал?» — Варя побоялась произнести это слово, но в глазах у нее застыл ужас.

— Да нет, не снасильничал, — неопределенно и как-то слишком уж простонародно ответила старуха, накручивая на палец волос, — так… Мне и не попало почти ничего, больше по ногам потекло. А он меня сразу же в сельсовет. Поднял среди ночи председателя, пистолетом замахал, заставил расписать нас.

— А ты?

Но бабка вдруг замолкла, и Варю, которая и без того не понимала половины подробностей, раздражало, что надо ее все время подталкивать.

— А что я? Знаешь, какие женщины бывают, только тронь — и готово. Вот и понесла.

Варя покраснела и с укором посмотрела на свою воспитательницу.

— А его через месяц убило.

— Ты его, наверное, очень любила? — с придыханием спросила Варя.

— Чего любить-то. Я его и не знала толком. Даже откуда он родом.

— Постой-постой, ты же говорила, что дедушка был консулом и у вас был необыкновенный медовый месяц?

— Консулом был Самуил Иегудович, мой следующий муж. Он умер от тропической лихорадки во время борьбы с космополитизмом. Ты не видела ложки?

— Какие еще ложки? — пробормотала Варя, и в животе у нее снова заурчало.

— Серебряные с позолотой, подарок Семена Андреевича. Ума не приложу, куда могли деться!