Тауэр, зоопарк и черепаха - Джулия Стюарт Страница 3

Еще через несколько дней Милон, которому тогда было шесть лет, вдруг закричал: «Папа, папа!» — тыча пальцем в сторону Миссис Кук, древней черепахи Джонсов, на спине у которой сидел ворон. Тут вся симпатия к этим тварям немедленно испарилась. Дело было не в том, что садиться без приглашения к кому-либо на спину крайне невежливо. И не в том, что ворон успел изрядно нагадить на панцирь его любимицы. А в том, что мерзкая птица норовила клюнуть Миссис Кук в незащищенные части. А Миссис Кук, которой шел уже сто восемьдесят первый год, в силу своего возраста слишком медленно втягивала под изрядно истертый панцирь лапы и голову.

Тот случай оказался не последним. Прошло еще несколько дней, и Бальтазар Джонс заметил, как вороны выстроились в боевой порядок рядом с Соляной башней, где когда-то хранили селитру. Один сидел на крыше красной телефонной будки, трое других пристроились на стволе пушки, четвертый примостился на развалинах римской стены, и еще двое выбрали крышу Новых оружейных палат. Так они сидели несколько дней, пока Миссис Кук, в силу своей медлительности, не спеша исследовала новое жилище. В конце концов она решила двинуться дальше. И как только перенесла морщинистую лапу через порог, отряд воронов в черных мундирах дружно скакнул вперед. С поразительным терпением они выжидали несколько часов, пока Миссис Кук удалится от двери на достаточное расстояние, и сделали второй прыжок. Смотритель воронов утверждал, будто все дальнейшее случилось из-за того, что после птичьего обеда прошло много времени. Но Бальтазар Джонс с негодованием сказал, что вороны ведут себя возмутительно не только потому, что это в их дьявольском характере, но они еще и плохо воспитаны, и тем нанес смотрителю оскорбление до того болезненное, что оно не скоро забылось. Как бы там ни было, факт оставался фактом: Миссис Кук, самая старая черепаха в мире, осталась без хвоста, а один из тауэрских воронов не стал обедать, потому что не был голоден.

Когда Бальтазар Джонс проходил мимо Уэйкфилдской башни, плеск воды в Воротах Изменников показался ему в темноте громче обычного. Бросив взгляд налево, он увидел внизу под башней широкие деревянные ворота, некогда впускавшие лодки с продрогшими арестантами, обвиненными в государственной измене. Но Бальтазар Джонс ни на секунду не вспомнил о том, о чем бесчисленное множество раз в деталях рассказывал туристам, интересовавшимся лишь способами пыток и казней да еще местоположением туалетов. Ускорив шаг, он двинулся дальше мимо Кровавой башни, где под стеной рос пышный куст красных роз, который, согласно легенде, был белым до убийства двух малолетних принцев. Не обратил внимания он и на отсвет свечи в одном из окон башни, где в камере, тринадцать лет служившей местом его заточения, сидел, покусывая кончик гусиного пера, призрак сэра Уолтера Рэли.

Бальтазар Джонс быстрым шагом поднялся по каменным ступеням на зубчатую стену. Перед ним текла Темза, и однажды в этом самом месте сидевший на привязи белый медведь Генриха Третьего поймал рыбину и съел. Но Бальтазар Джонс смотрел не вниз. Он не сводил своих голубых глаз с небосклона, прикидывая, откуда ветер несет долгожданный дождь. Перебирая свою седую бороду, он что-то подсчитывал, глядя в уже начинавшее светлеть небо.

Геба Джонс, так и не уснувшая после того, как ее разбудил муж, дважды чихнула от пыли, оставшейся на подушке. Геба перевернулась на спину, сняла с уголка рта прилипшую прядь. Волосы, в молодости закрывавшие водопадом всю ее спину, теперь скромно доходили до плеч. Но если не считать нескольких прядок, поблескивавших на свету серебром, словно рыбки, ее волосы, несмотря на возраст, оставались такими же иссиня-черными, как и в те времена, когда Гебу впервые увидел Бальтазар Джонс, который теперь списывал это на ее строптивый нрав и нежелание признавать законы природы.

Лежа в темноте, Геба представляла себе, как сейчас ее муж в одной пижаме бродит по Тауэру, с египетским флаконом в руке, которая уже забыла, как ласкать жену. Она сделала все, что могла, чтобы избавить его от пагубной страсти. Поначалу она перехватывала его у дверей спальни. Но скоро он наловчился выскальзывать незаметно и успевал пройти до середины лестницы, пока не раздавались те самые семь слов, которых он с детства боялся и которые с тем же гневом произносила его мать: «Ну и куда же это ты собрался?» Его стойкий интерес к искусству исчезать незаметно привел к некоторым неожиданным результатам.

Геба Джонс начала сама изучать самоучители по незаметным побегам, которые он приносил из общественной библиотеки, и запирала дверь спальни раньше, чем успевали погаснуть ночники, а пока муж в сортире вел неравную борьбу с запором, она прятала ключ. Но однажды утром ее фокус вышел им боком, потому что она забыла, куда положила ключ. Едва не задыхаясь от унижения, она попросила мужа помочь ей в поисках. Он вынул незакрепленный камень рядом с одним из окон с затейливым переплетом, но нашел в тайнике только очередную стопку надушенных любовных писем, которые сам писал ей в период ухаживаний. Тогда он подошел к камину, сунул руку за широкий каменный бордюр наверху и вынул из-за него старую жестяную коробку из-под конфет. Открыв ее, он обнаружил пару серебряных запонок со своими выгравированными инициалами, начертанными самым восхитительным почерком. Жена призналась, что это подарок, который она купила ему на Рождество четыре года назад, но так и не вручила. Ее радость оттого, что она снова видит эти запонки, и восторг Бальтазара Джонса, вдруг получившего неожиданный подарок, потряс их обоих до глубины души. Но уже скоро они возобновили поиски и искали, пока бифитер не наткнулся в ящике ночного столика жены на откровенно порнографические журналы. «Это еще тебе на кой черт?» — спросил он, тем самым инициировав сход лавины. Они снова забыли о том, что искали, и следующие полчаса задавали друг другу вопросы. Ответы вели к новым вопросам, которые, в свою очередь, спровоцировали серию обвинений с обеих сторон.

Прошло больше часа, прежде чем они вернулись к поискам ключа. К тому времени запонки уже отправили обратно в жестянку из-под конфет со словами, что подарок, пожалуй, подождет до Рождества. В конце концов пришлось признать поражение, и Бальтазар Джонс позвонил по телефону главному стражу, чтобы тот их вызволил. Главный страж лишь с четвертой попытки сумел забросить запасной ключ в открытое окно, и тут Геба Джонс заметила, что ключ преспокойно торчит в замочной скважине, и поспешила украдкой его вынуть.

С тех пор дверь у них в спальне больше не запиралась, а никакие просьбы не могли удержать ее мужа от ночных прогулок. Однажды утром Геба Джонс, к своей немалой радости, узнала, что ночью его застукал главный страж. Однако вскоре ее радость сменилась негодованием, потому что поползли слухи, будто Бальтазар Джонс ходит к Евангелине Мор, молодой докторше тауэрской общины, при виде которой у многих ее пациентов учащалось сердцебиение. Сплетне почти поверили, потому что большинство любовных афер обитателей Тауэра разворачивалось на территории крепости после того, как ворота запирались на ночь. Геба Джонс сразу же поняла, что в сплетне нет ни слова правды, — после смерти Милона муж забыл о любовных утехах, — но она все равно две недели не позволяла ему спать в их постели. Он спал в ванне, и ноги у него торчали по бокам от кранов. Там было тесно, сыро, по нему ползали пауки, а во сне ему казалось, будто он тонет в лодке посреди океана. Каждое утро Геба Джонс вставала пораньше, чтобы набрать ванну, не удосуживаясь извлечь из нее мужа, и сначала открывала кран с холодной водой.