Возлюбленная тень - Юрий Милославский Страница 3

В результате чуть было не скрылся от возмездия и Абрам-Ибрагим Рахимов. Настоящей фамилии у него, в отличие от Васьки Грабенко, будто никогда и не было. Он имел определенные заслуги перед партией, но уже в двадцать девятом по слабости нервов был переведен из ГПУ в Наркомпрос – беспризорников перевоспитывать. После он работал старшим воспитателем в санатории для туберкулезных детей; и сам был хромой, с костоедой на ноге.

Рахимовское семейство повезли через Крымский перешеек на Теберду, откуда направляли эвакуированных в Баку и вообще в Закавказье. В Теберде Рахимов застрял: воспалилась больная кость. Жена и дочь пошли дальше по горкам, а Рахимов, как существо худое и смуглое, с бритым черепом, знающее отлично закавказские языки, прикинулся каким-то чечено-ингушем, пригодным для канцелярского сидения в комендатуре. И действительно заработал, заковылял по утрам на службу: с тонкой резной тросточкой, в расширяющейся кверху папахе – ни дать ни взять заправский мусульманин – умеренный сепаратист. Сослуживцы-то раскусили его мгновенно, но им было безразлично – до тех пор, пока всерьез не встал вопрос о создании местной газеты. Знаток наречий, неплохо справляющийся и с немецким, а главное – по мнению командования – не разделяющий глупости националистического бушменства, распространенного среди прочих работников и мешавшего вести Крым и Кавказ по пути Новой Европы, – Ибрагим Рахимов был самым подходящим кандидатом на должность главного редактора. Редактора издания-трибуны, на которую коренные патриоты возлагали большие надежды и собирались правильно использовать.

Их показаниями Рахимов был изобличен, излуплен его же собственной тросточкой. У него отобрали папаху – и тотчас же этапировали ловкача-неудачника по месту жительства: командование не могло допустить, чтобы бушменщина подхмыкивала да подхихикивала. По поводу газеты сочли целесообразным повременить.

По утрам и вечерам Рахимова вместе с другими врагами выводили подметать театральную площадь, где его как-то забили насмерть навозной лопатой, так как дворником Рахимов был никудышным.

5

Все подводило: расторопность, сообразительность, выдающийся жизненный опыт.

Старики утешали мятущихся воспоминаниями о Гражданской войне: в те дни лучшей защитой для одной культурной нации была другая культурная нация, что говорила на похожем языке. Кто ж, как не она, культурная и вооруженная, спасала культурных, но невооруженных от пьяного быдла?

Никто иной.

Некоторые предполагали, что проводится широкое показательное мероприятие: на примере каких-нибудь групп нагоняют страх на остальную массу; надо переждать – и потому убегали с оглядкой, недоверчиво, сомневаясь.

Вот и Фира-экономистка не уехала со своим эшелоном, а дожидалась возвращения мужа и сына, что стояли с ополчением в пригороде: копали, перекапывали, сооружали.

Городское коммунальное хозяйство развалилось, золотари не выбирали отходов с начала августа.

Муж с сыном, прибыв домой из размобилизованного ополчения, нашли Фиру в тифозной горячке. Соседка-парикмахерша успела остричь ее наголо, переодела в ночную сорочку. Муж и сын накормили Фиру манной кашей, дали ей принять салол с белладонной. Под утро Фира заснула, а муж с сыном, не взяв из квартиры ни лоскута – все было зараженное, тифозное, – ушли в порт, где на теплоходики «Красный Перекоп» и «Лабрадор» грузили последних, не разбирая – военнообязанный, невоеннообязанный…

Так как лекарств ей больше никто не носил, Фира не выздоравливала, но и не умирала. Соседка заходила пару раз на день. Отворачиваясь, на вытянутых руках, подносила Фире стеклянную банку с кипяченой водой. Однажды даже отчаялась подсунуть судно, побрызгала в ногах постели хлоркой. Но принять от больной судно обратно не решилась.

На десятые сутки оккупации к Фириному дому подогнали повозку-«линейку», придержали прыткого мерина в панамке из салатного брезента – от перегрева, – и деловой юноша, поглядев на какую-то памятную бумажку, а затем – на жестяной теремок с номером, прибитый к калитке, запрыгал к дверям Фириной квартиры.

В комнате медленно бесновались мухи. Одна из них – гигантская, с жестокими белыми глазами под алыми веками – с налету присела вошедшему на отворот бобочки: прямо на сатиновую розетку, в центре которой блистала самодельная свастика, выточенная из полтинника.

– Счас пойдем, – сказал юноша, отбив тяжелое насекомое к окну.

Фира пребывала в бреду, но простые слова вроде «пойдем» – к ней проникали. Она отлепила голову от подушки, поднялась, спустила ноги на пол. Пацан поморщился от ее вида и духа.

– Ну так, – юноша опять достал свою памятку, вчитался. – Теперь! Брать с собой ценные вещи и продукты питания на четырнадцать дней.

Фира подступила к столу, сняла с него обеими ладошами керосиновую лампу необычайной красоты – розоватый, сквозящий фарфор в золотых лилиях – и задвигалась обратно к кровати.

– Куда?! – распустил нервы юноша. – Теть Фира! Куда поперлась?

Задержать Фиру, прикоснуться к ней он не рискнул, и тифозная присела на хлюпнувшую под ней постель, держа перед собою ценную вещь.

– Ну что за…

Юноша не договорил. Покрутившись по комнате, он вышел во двор, сунулся в соседкин флигель. Вдвоем они вывели Фиру с лампою на крыльцо, едва придерживая ее за голые гвоздеобразные локти, отстранив насколько возможно головы от инфекции.

Предстояло еще затянуть Фиру на скамью «линейки» – и юноша было напрягся, задержал дыхание, но с больной что-то произошло: она самостоятельно взошла на ступеньку, самостоятельно устроилась – и запела тонким голосом песню о Родине.

– Обрадовалась, что на воздух вышла из той вонищи, – как бы секретно произнесла соседка. – Может, пойти пальто ей вынести? В рубашке неприлично.

– Это мне не относится, – юноша вновь занервничал. – Мне относится доставка на сборный пункт. А оттудова их всех выселяют за черту города с обязательным привлечением к физтруду.

Соседка столь сопричастно слушала, что юноша, желая отблагодарить ее за солидарность – она была не обязана, – дал ей дополнительные сведения.

– Женщин на картошку, а мужчин на канализацию.

«Линейка» выбралась с Пионерской на Лазаревскую. От площади Ленина показался открытый зыбкий трамвай – старый, производства Всеобщей Электрической Компании. Он добрел до развилки и стал, дожидаясь встречного вагона: путь был одноколейным. Остановилась и «линейка», так как объехать трамвай получалось лишь по тротуару. Пацан услышал, что Фира все еще поет – тот же самый куплет.

И Антонина Михайловна, что отдыхала у своих воротец, прислонясь прямою спиною к косяку, в шаг перешла улицу, поздоровалась с Фирой и пацаном – оба ответили – и взяла лампу из Фириных рук.

– А то разобьешь ее там, – успокоила она, почуяв, что Фира хотела бы лампу задержать.

Трамвайчики съехались и разминулись, освободили «линейке» дорогу к сборному пункту.

Фира держала ладоши так, будто лампу не отняли.