Восьмая нота - Александр Попов Страница 3

– Ладно.

Я был согласен на всё, лишь бы не уходила, и рук не отняла.

– Настоящие люди живут там.

– А мы?

– Они – это мы через каждые восемь минут.

Мы – их тень. Нищее украшение.

– Почему?

– Весна, а нам не интересно.

От прошлого не избавиться, оно напоминает каждой клеточкой тела.

– У тебя есть родинка в виде радуги?

– Да, а ты откуда знаешь?

Я это знал из той жизни. Но как, как признаться ей в этом?

И снова в ногах у слов, где ни дорог, ни троп, где иглы сосен рисуют секунды на нетоптаных снегах времён.

– Я тебя сама выбрала.

– Из кого?

– Из всего, что осталось. Ты мой Март!

– А ты кто в нем?

– Свет.

– Скажи, у Света есть возраст?

– Нет, у меня время есть. Хочешь, оно будет нашим?

А так всё то же, те же арфы ног, и клавиши пальцев те же. И изгибы плеч, и вкус миндаля у краешка губ, и трепет, и стон, и крик…

За что мне такая милость? Почему вернули?

И как она нашла меня?

– Милый мой, глупый Март, я тебя первая разглядела. Не морщись вопросами. Ты – Март, а он всегда возвращается в свой дом.

– А где он, мой дом?

– Там, где весна.

Когда перестанет идти снег, обязательно явится ветер и с крыш домов повеет Эхом. Оно паутиной секунд залинует лицо, а глаза из-за вуали слез потянутся к Свету. Он у меня не мужского рода. Он от той родинки, что в виде радуги.

Козырек перед домом мешал видеть верхнюю часть ее тела. И много вечеров подряд я наблюдал только игру удивительно красивых ног.

Кажется, она тоже была увлечена этой игрой. Мне хотелось заглянуть под неудобный козырек, но увы. Может, стоило выйти и разочароваться? Или окончательно потерять голову? Оказывается, стройные ноги – это так много, как небо. Она поднимала их до уровня лавки, старательно вытягивала носки, покачивая двойным лекалом совершенства. Когда она их плавно опускала, чуть-чуть, не касаясь земли, я захлебывался от восторга, нежная округлость лунных колен окончательно лишала рассудка. В пять вечера она покидала свой пост, я поспешно выбегал во двор, дотрагиваться до уходящего тепла ее ног.

Скоро зима. Неужели я трус? Ей кто-то подсказал номер моего телефона. И вот долгожданный звонок.

– Алло, я слушаю вас.

– Вы не узнаете меня?

– Нет, ваш голос мне не знаком. Кто вы?

– Мы – ноги.

Я испугался, телефон выпал из рук, угодив в чашку горячего чая с сахаром. Какое-то время спустя пришел в себя, чай совсем остыл. Я пил его, не вынимая телефона из чашки, наслаждаясь вкусом голоса ее необыкновенно стройных ног.

Однажды, в одной никудышной стране, в которой ничего хорошего не происходило, случилось невероятное. Обыкновенный мужик смотрел телевизор и от уныния чуть было не заснул. Встрепенула череда умных, деловых, государственных лиц.

«Неужели они все вместе при таких галстуках и костюмах не могут сотворить что-то полезное хотя бы для одного человека? Допустим, случайно выбор пал на меня». Тут сон как рукой сняло, он бодро встал, отправился на кухню курить, пить чай и думать.

«Нет, машина не нужна, и квартира габаритная со всеми удобствами, и жена новая ни к чему. Людьми властвовать лень, зарплата, как и латка на штанах, привычна и удобна. Детства, как воздуха хочется детства. Интересно, если бы вся страна возжелала этого? Неужели ничего бы не сдвинулось с места?»

Страна страдала, искала идею. От безделья, равнодушия люди потребляли водку и всякие ее заменители в неуемных количествах. Идея в политике – как клей в быту: нет клея под рукой, вот все и рушится.

Ясновидящие – они в любом государстве имеются. Вот одна баба поймала мысль мужика, переварила, донесла до правительства, а те президенту подсказали. Тот чесал, чесал затылок – и решился.

«Ах, была не была, надо сделать. Хоть один человек добром да помянет мой президентский срок».

Перед тем как командой к мужику на родину нагрянуть, решили посовещаться. Жил в стране старец один-единствен-ный, вот ему и позвонили. Выслушали, ушам не поверили, подумали, совсем из ума выжил, буровит черт-те что.

Мужика отловили в супермаркете, он там селедку брал под пиво. Испугали не на шутку: он селедку за пазуху заныкал, а пиво на глазах изумленной публики на пол все и вылил.

– Говори, что для детства требуется.

– Песочницу в моем дворе восстановить.

– Пустяк, еще проси.

– Лужи верните, те, без бензиновых пятен.

– Сделаем. Ты давай, думай крепче, исполним в лучшем виде.

– Гудок заводской, народ прежний, чуть подвыпивший, а лица добром светятся: каждого встречного ребенка по голове гладят, конфетку в карман суют.

– Выполнимо, нагоним киношников, вмиг сварганят. Ты для себя проси.

– Девчонку мою из общаги сможете отыскать?

– Фотографию давай.

– Не обманете?

– Дурак, тебе президент слово дал, всю страну на уши поставил. Валяй дальше, чего хочешь.

– Сделайте снег оттуда, пушистый-пушистый, как ее ресницы, и пусть на ней будет красное пальто с воротником из зайца, полушалок на голове, вязаные варежки, да еще и валенки, валенки не забудьте.

– Ну, ты мужик и малохольный. Перекури пока.

Включили магнитофонную запись разговора президента

со старцем:

– Скажи, дед, детство сколько длится?

– Пока хочется необычного, значит, еще детство.

– Существуют ли другие признаки?

– Ощущение дома как божья данность.

Старца хоть и не привечали, но на слово верили. К народу, правда, не допускали, сами пользовались.

– Кончай дымить, иди сюда.

– Пусть меня в армию не загребут.

– Минутку, созвонимся с министром обороны.

«Так, так, понятно, слушаюсь».

– Оставляют тебя при заводе, как незаменимый кадр, можешь вкалывать сколько душе угодно.

– Помогите с ней в один цех определиться, чтобы могли в столовке почаще на глаза друг другу попадаться.