Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов Страница 3

Оставив велосипед на улице, Владимир Ильич сжал челюсти и вошел в булочную с нарочито мрачным видом.

– Доброе утро, месье Вольдемар, – приветствовал его румяный булочник на французском. – Как чувствует себя ваша супруга Нади?

– Нади чувствует вашу заботу, – ответил на немецком Ленин, потому что на французском изъяснялся скверно, стесняясь своего произношения. Он сваливал его на врожденную картавость, неправильную для французского языка.

Но булочник знал и немецкий.

– Как поживает мировая революция? – спросил он на близком Ленину языке.

– Дама красится и готова выйти в свет. Да ландо всё не подают, – незло ответил он, присматриваясь к витрине, на которой улыбчивая жена булочника раскладывала только что испеченные пирожные. – Разве можно с такими людьми делать революцию?.. – пробормотал он, отвечая на свои мысли.

– А пирожные при революции будут? – пискнула жена, приветливо глядя в лицо завсегдатая.

– Будет холера, – ответил Ленин. – И полная экспроприация.

– Это невкусно, – ответил булочник. – А я уж думал, не вступить ли мне в революционную партию.

– У вас в Швейцарии – одни оппортунисты, – заметил Ильич. – Ваш лидер Гримм даже не годится на то, чтобы работать на кухне. Всю выпечку сожжет, но подведет под это теоретическую базу.

– А правда, что в революции все жены будут общие? – пискнула жена.

– Истинная правда, – сказал Ленин. – Жены – общие, а мужей не будет вообще. Они погибнут на гражданской войне и будут похоронены в общей могиле.

– Первое меня устраивает, – сказал булочник. – Но про второе нужно подумать… Хорошо ли это, когда все мужчины лежат под землей?

– Хорошо. Потому что толку от них нет никакого. Женщина более совершенна, чем мужчина. Пусть она и остается в подлунном мире. А остальное – в окопы.

Ленин понял, что настроение его стремительно улучшилось. На витрине висели гроздья бубликов, напоминающие нули в военных расходах России. Калачи, как поджаренные сердца оппортунистов, требовали: скушай!.. Ленин почувствовал себя орлом, готовым выклевать эти сердца изменников. Рот наполнился сладкой слюной. Как хорошо все-таки просто жить и молоть языком безответственную чушь.

– Шучу я, – пробормотал он. – Войну мы первые и кончим. Государство упраздним, потому что оно – источник войны и насилия. Производитель, вообще – любой работник, почувствовав полную свободу, завалит нас пирожными. А мироедов… тех, кто не хочет работать, – на свалку истории.

– Опять шутите, – не поверил хозяин. – Где же найдется столь большая свалка?

– А про Боливию вы забыли? А Африка? Совершенно бесполезный континент с отсталым деклассированным элементом… На что он еще годен? Дайте мне вот этих… Десяток, – добавил он почти шепотом, показав пальцем на ванильные снежки.

– Дай господину одиннадцать, – приказал хозяин жене. – Последний – бесплатный. В качестве бонуса. За лукавый разговор.

Ленин полез в карман жилетки за деньгами, но вдруг оказался в густом облаке внутреннего характера. Солнце погрузилось в пелену, которая грозила всем долгими, как жизнь Льва Толстого, сумерками.

– Вы слышали, что в Петрограде волнения? – спросил булочник.

– Кто это вам сказал? – равнодушно осведомился Ильич, переживая, что забыл деньги дома.

– В газетах пишут.

– Швейцарские газеты собирают всякий вздор, как дырявый веник. А важные вещи пропускаются мимо. Я читаю только немецкие. Им можно верить.

– Но есть убитые и раненые…

– У нас всю жизнь – убитые и раненые!..

Голос его стих, и хозяин сразу же понял причину.

– Да вы не беспокойтесь. У нас – бессрочный кредит для таких господ, как вы…

– А если не отдам? – решил он испытать судьбу.

– Невозможно. Вы – дворянин и человек чести.

– И правда. Я как-то запамятовал…

Жена тем временем положила пирожные в картонную коробку, на которой был выдавлен герб Швейцарской конфедерации, протянула ее Ильичу.

– Хорошо, – сказал он, пытаясь скрыть смущение. – Вы будете комиссаром по продовольствию в нашем революционном правительстве.

Он имел в виду хозяина.

– И каково будет мое жалованье?

– Жалованья не будет вовсе. Работа за интерес и идеалы. Счастливого дня!..

Взяв пирожные под мышку, он вышел из магазина, и колокольчик, прикрепленный к двери, прощально звякнул, как раздавленный осколок стекла.

– Ты думаешь, он отдаст когда-нибудь деньги? – спросила жена.

– Неизвестно, – ответил булочник. – Будет отдавать частями и долго…

А Ленин тем временем сел на велосипед с чувством выполненного долга. Придерживая руль левой рукой, а правой сжимая заветную коробку, он доехал на малой скорости до городского парка, расположенного в районе реки Лиммат. Остановился у пустой скамейки и сел на нее, поставив велосипед рядом.

В парке по случаю утра не было никого. Река вытекала из озера, в котором плавали лебеди. Городок был стиснут двумя горными вершинами, и его долину, защищенную от сильных ветров, можно было принять за Рай. Поливальные машины с подведенными к ним водяными шлангами напоминали зонты на длинных ручках. Солнце мазало радугой брызги. Молодая трава собирала бриллианты.

Испытывая волнение любовника, Ильич чуть по-драгивающими руками вскрыл картонную коробку, будто расстегнул платье красавицы. Оглянулся, не видит ли его кто…

Жадно съел одно пирожное. Затем другое… Подумав, съел остальные, быстро и почти не чувствуя вкуса.

В кантональной библиотеке было уютно, как под одеялом. Она напоминала большую старую дачу. Здесь работали в основном русские эмигранты, и это был ее единственный минус. Ильич не любил соотечественников и чувствовал себя русским только наедине с самим собой. После пирожных ему показалось, что книжная пыль пахнет ванилью.

Русских он сейчас не увидел. Хорошо!.. Расписался в журнале для посетителей и сел возле центрального окна.

Ему принесли пачку европейских газет – немецкие лежали на самом верху. Бросив на них косой взгляд, Ленин решил оттянуть приятное, как гурман за столом оттягивает разговорами о еде поедание жаркого.

Газеты подождут минуту-другую… Не всё сразу. Сначала – о главном, а новости оставим на десерт.

Этим главным в его голове был вопрос, ради чего он призывал революцию с настойчивостью Шаляпина, воющего с граммофонной пластинки. Конечно, ради того, чтобы было занятие в жизни. Но не это главное, не это… Вопрос об эксплуатации – именно здесь таилась разгадка, парадоксальная и грандиозная, как геометрия Лобачевского. Первой ее нащупал Маркс, а Ленин теперь пытался написать целую книгу и здесь, в Швейцарии, обдумывал общие ее черты.