Русская комедия - Владислав Князев Страница 3

И он облапил своего нового знакомого, да так душевно, что вековые дубы и ели на отрогах Жигулей застонали, будто завидели передовую бригаду местных лесорубов».

* * *

Я оторвался от рукописи и дипломатично поиронизировал:

— Это удивительная колдыбанская быль?

— Это удивительная колдыбанская легенда, — уточнил летописец-любитель. — Былины наши — еще удивительнее. А колдыбанские были — уже и сил не хватит удивляться.

Тогда я сказал без всяких дипломатий:

— А вам не кажется, что все это балаган?

— Весь этот земной мир — балаган, тайный и злорадный режиссер которого навязывает всем нам роль шутов, — высоким философским слогом парировал мою колкость Лещев-Водолеев. — Но… почему бы в ответ не сыграть другой балаган? Наш! Где мы уже — сами себе режиссеры. Тогда еще посмотрим, кто под занавес окажется в смешном положении. Ну?

Он поднялся:

— Гонорар можете оставить себе. За это попрошу дать моим особо правдивым и совершенно достоверным писаниям заголовок и подзаголовок. Чтобы как у Гомера и Гюго. Затем, пожалуйста, исправьте орфографические ошибки, расставьте, где нужно, запятые. Ах да, чуть не забыл! Надо еще сделать перевод. На английский, китайский, арабский — короче, на языки всех народов мира.

— Это обязательно? — не выдержал я.

— Само собой, — заверил меня колдыбанец. — Мы же с Лукой Самарычем не для себя старались. Старались, чтобы явить вдохновляющий пример всем современникам. Нам есть что порассказать своим внукам и правнукам. Теперь дерзайте вы.

Странно, но, вместо того чтобы сказать ему все-таки: «Пошел вон!» — и взяться за самые неотложные дела, то есть за рюмку коньяка и за талию помощницы, я придвинул к себе «особо правдивый и совершенно достоверный» шедевр колдыбанской мысли.

Удивительные колдыбанские легенды и былины о Геракле и Луке Самарыче утверждают, что эти непримиримые соперники и вместе с тем закадычные дружки часто беседовали и спорили на всякие значительные философские темы. Так сказать, искали «философский камень».

— Почему у тебя такой огромный живот? — подбрасывает камешек Геракл в огород колдыбанца.

— Потому что герой нового типа служит прежде всего истине, а истину надо чувствовать нутром, — поясняет Самарыч. — Чем больше нутро, тем глубже постигаешь истину.

У Геракла совсем нет живота. Получается, что камешек отфутболен прямым попаданием в него. Обидно.

— А знаешь ли ты, захолустный колхозан, — хватается Геракл сразу за пудовый камень, — что родиться великим героем — это тебе не лежа на диване потолок пузом подпирать! Великий герой может родиться только в исключительно замечательное время и только в исключительно замечательном месте. Я появился на свет в то время, которое называют золотым веком человечества. В той земле, которую именуют не иначе как колыбелью европейской цивилизации.

— О, какая любопытная философия! Неужели вы сами всё это придумали, Геракл Зевсович? — удивляется Лука Самарыч.

— Нет, конечно, где уж мне, — честно признается Геракл. — Так пел наш великий Гомер.

— Вы бы еще Виктора Гюго сюда приплели, — снисходительно усмехается Лука Самарыч. — Кто их сейчас читает? Разве что аспиранты, да и то из-под палки. Но это я так, к слову. А по существу скажу вот что. Если речь идет о герое, которого сотворяют олимпийские боги или земные божки, то есть верхи, — тогда действительно подавай специальные, по-нашему блатные, условия. Но совсем другой коленкор, если за дело берутся низы. По воле низового коллектива герой может родиться в любое время и в каком угодно месте.

— Правда, тут следует сделать оговорку, — продолжает ас колдыбанской мысли. — Коллективы бывают разные. По месту работы и месту досуга. По месту лечения и месту заключения. Ну и так далее. Меня породил коллектив по месту… жажды. Имеется в виду, конечно, не простая жажда. Жажда истины! Именно поэтому, кстати, мои соратники и сподвижники называют себя с гордостью истинными колдыбанцами.

— Наверное, все профессора да академики? — не без зависти предполагает выдающийся эллин.

— Хоть и великий вы, Геракл Зевсович, но аналитик из вас плохой, — плюхает колдыбанец философским камнем простодушного эллина прямо по лбу. — Разве вы не знаете, что истина — в вине? Ну! А профессора и академики выпивают только по рюмочке. Так можно постичь только маленькие истины, а колдыбанцы стремятся к Истине с большой буквы.

— Значит, насчет выпить они не дураки? — начинает понемногу философски расти полубог, он же горе-аналитик. — Приветствую. Я тоже, пока не стал бессмертным олимпийским небожителем, а был нормальным человеком, пил как положено. Прямо из бочки.

— Действительно золотой век, — завидует колдыбанец.

Геракл приободряется и берет философский камень на-из готовку. Сейчас, мол, твоя очередь, захолустный колхозан, по лбу словить:

— Ну а какая такая эпоха у вас?

— Да совсем никакая, — отмахивается Лука Самарыч. — Сначала-то была у нас совершенно особая эпоха. Советская. Про нее я вам как-нибудь после двух бочек расскажу, иначе не поверите. Мы ее почти целый век славили во все трубы и кларнеты. Я уж не говорю про барабаны. Потом вдруг спохватились: на носу новое тысячелетие, а мы всё со старой эпохой, как курица с яйцом, носимся. Ну, приказом из Москвы эту самую советскую особую враз и отменили. Как устаревшую. А другую, новую эпоху всё никак не начнут. Видать, не могут придумать, какую именно нам надо.

— Эк тебя угораздило! — сочувствует славный древне-грек. — Родиться в безвременье. Хуже не придумаешь.

— Скептик вы, — отзывается Лука Самарыч. — А вот колдыбанские удальцы взяли и без всякого уныния установили во всеобщем безвременье свое собственное, особое время. Истинное. Оно не зависит ни от временных поясов, ни от календарей, ни даже от распоряжений столичного начальства…

Наш герой испытующе смотрит на Геракла: может, мол, сам догадаешься, что за время такое удивительное.

— Не томи душу, — ерзает тот. — А то убью. Нечаянно, из любопытства.

— Особое колдыбанское время, а точнее, время по-колдыбански, — горделиво произносит Самарыч, поглаживая свой живот, — это время между вторым и третьим стаканом. Именно тогда наступает момент истины.

— Между вторым и третьим стаканом? — дивится Геракл. — Почему именно так? Почему, например, не перед вторым?

— Перед вторым стаканом еще не до истины, — поясняет собеседник.

— Ну а почему не после третьего?

— После третьего — уже не до истины.

— О боги Олимпа! У меня голова идет кругом, — бормочет Геракл. — Что же еще надо спросить?.. Ага! Скажи, колхозан, какая славная земля стала твоей колыбелью?

— Ха! — веселится Лука Самарыч. — Для моей колыбели вообще не оказалось места на земле.