Крепость сомнения - Антон Уткин Страница 3

Ее немного рассердило происшествие на пляже, это безыскусное приставание. Hо самым странным было то, что один из них казался ей действительно знаком, именно тот, который вступил с ней в разговор. За неделю, что она провела здесь, отдыхающие примелькались ей, и с некоторыми из них она здоровалась. Это место порекомендовала ей школьная подруга, которая бывала здесь еще в советское время, влюбилась в него раз и навсегда и теперь неустанно рекламировала среди знакомых.

Обедать являлись поочередно в течение целого часа, но некоторые столики так и оставались незанятыми. Во время обеда она невольно искала в зале эти два новых лица, однако они так и не появились, и она испытала чувство, похожее на досаду.

Проходя к своему номеру по пустому холлу, она задержалась у зеркала. Зеркала еще не пугали ее. Своей осанкой она была обязана бальным танцам, которыми занималась в юности, и эта стать сообщала всему ее существу приятное достоинство, отчего в обращении к ней других людей, и не только мужчин, появлялось чуть более почтительности, чем было достаточно для удовлетворения приличий. Разрез глаз и острые скулы намекали на осторожное присутствие тюркской крови, несколько поколений тому назад разбавленной более северными генами.

Hекоторое время она стояла у зеркала, отвернув лицо к окну, пытаясь сейчас же подчинить свою память. В ее голове стремительно сменяли друг друга сценки московской жизни, фрагментами которых в последнее время она являлась, но дальше последних нескольких месяцев она не заглядывала. Зеркало висело так, что в нем отражались половина окна, выцветшая штора и в углу зеркала и окна – маленький белый пароход. Вот, подумала она, какие-то люди сейчас плывут куда-то на этом теплоходе. Куда они плывут? Hекоторые из них, наверное, смотрят на берег, и видно им все таким же маленьким, как и отсюда, – белые осколки домов в черной зелени, о которые чиркают солнечные лучи, стекла вспыхивают и потухают, как спички, и блики поселков струятся в воде отраженным светом...

– Мама, ну пойдем, – позвала ее дочка. И она оставила разгадку на потом.

Hа четыре часа была заказана морская экскурсия к противоположной стороне бухты. Оставалось еще время, и она рассчитывала, что девочка немного поспит, а сама собиралась дочитать книгу, которую вчера начала на пляже.

* * *

Это был обыкновенный вахтенный катер, списанный с одряхлевшего военного флота и превращенный в средство туризма. Гостей встречал голый по пояс матрос и мощной рукой атланта поддерживал на шатком трапе. Оказавшись на палубе суденышка, Аля сразу же увидела эти двух и поймала себя на том, что отметила это не без удовлетворения. Тимофей, тот, который пытался завести с ней разговор на пляже, тут же поднялся с задней банки и предложил ей место.

– Где же мы с вами встречались? – Он придал своему лицу и всему своему телу выражение роденовского мыслителя. – Быть может, в Венеции, или в Барселоне, или нет, в Лондоне. – Украдкой поглядывая на Алю, он видел, что перечисленные им населенные пункты не пробуждают в ней никаких видимых откликов. – Тогда в Москве, где же еще? Вы вошли в вагон на станции «Университет». Был короткий зимний день, вы ехали домой после экзамена, и я уступил вам место. Вот как сейчас.

– Я редко езжу в метро, – холодно сказала она, но все-таки села и устроила дочку на коленях.

– Так я тоже редко, – не растерялся Тимофей. – Это только подчеркивает неслучайность нашей встречи. Как той, так и этой. Провидение тогда привело нас в метро, заставило спуститься под землю, и там, в толще земли, в багровых бликах адского пламени... Что же вы сдавали в тот день, какой экзамен? – непринужденно продолжил он. – Думаю, это была история американской литературы, потому что вы филолог, я это сразу понял. Стоит ли говорить, что билет вы вытащили как раз тот, на который не хватило времени, а именно... задание предлагало поведать экзаменатору о творчестве Шервуда Андерсена. О, Шервуд! Слышать слышали, а читать не читали. Не читали, и все тут! Ну, что было дальше, сами знаете. Второй билет, а там Дос Пасос. В двух шагах от рая. Но и эти два шага вам не дались в тот короткий зимний день. Если бы экзаменатор сказал вам – приди ко мне в зеленый дол, вы бы пришли! Если бы поинтересовался, есть ли свет в августе, вы бы сказали, всегда, всегда есть свет, даже в январе. Когда я умирала, сказали бы вы, ночь была нежна, по главной улице с шумом и яростью шагал последний магнат во главе королевской рати, прекрасный и проклятый Эроусмит бродил под сенью старых кленов, а заблудившийся троллейбус спрашивал, как проехать в квартал Тортилья-Флэт, и вообще как тут у вас продается гнев: гроздьями или на вес, ну и так далее. Но он спросил совсем другое, совсем не то, что заблудившийся троллейбус. Он спросил: а где, собственно, лежит сорок вторая параллель? Где положили, там и лежит, где же ей еще быть? Вот как вы подумали, но не сказали. Ну, последствия понятны, – торопливо пробормотал он в сторону. – Поэтому настроение у вас было скверное, о-ох скверное, потому что вы не знали, как сказать об этом родителям, – нет-нет, конечно, ваш папа и ваша мама люди просвещенные, с пониманием, сами, наверное, были студентами, но все же, сударыня, все же это очень неприятно тратить каникулы на пересдачу, да и вообще – два это два, даже, честное слово, не три, но когда я уступил вам место, на душе у вас стало немножко полегче и вы улыбнулись.

И Аля действительно чуть заметно улыбнулась.

– Вот как сейчас, – констатировал Тимофей и развел руки как фокусник, приглашающий публику полюбоваться сотворенным им маленьким чудом. Оба они прекратили разговор и с преувеличенным вниманием обратились к гиду, стараясь наверстать ту информацию, которая была ими пропущена.

– Этот маленький, труднодоступный уголок уникален! – выкрикивал гид, а мегафон, подхватывая его хриплый голос, исходил заученными интонациями. – Здесь, и только здесь, произрастают уникальные растительные виды, которые больше нигде в Крыму вы не встретите.

– Какие именно? – строго поинтересовался пожилой человек в светлой полотняной блузе того самого стиля, который был в сугубой чести у китайских руководителей.

Гид, похожий на льва, глянул на него снисходительно.

– Какие именно – сейчас не скажу, но они произрастают. Поверьте мне.

Любознательный турист пробурчал что-то невнятное и, пользуясь этой зыбкой стоянкой, удалился на нос, обеими руками, до белизны в пальцах, цепляясь за сверкающие поручни.

– Раньше, когда я был молодой и красивый, – и улыбка ослепила коротко и молниеносно, как фара встречного автомобиля, – теперь я просто красивый, – продолжал гид, – мы не имели возможности любоваться уникальными растительными видами... причин коснемся ниже. – Его львиная, льняная грива, не тронутая еще сединой, развевалась по ветру. Было очевидно, что он и вправду был когда-то неотразим. И сейчас, несмотря на красную жилистую шею и багровое лицо, на котором загар смешивался с внутренними токами винного происхождения, он мог бы считаться привлекательным. Однако интонация, которой он на это намекал, говорила за то, что именно это обстоятельство занимает его менее всего.