Прощеное воскресенье - Вацлав Михальский Страница 3

Восторженная реакция банкира Хаджибека была понятна Марии Александровне, как четыре действия арифметики, а вот доктор Франсуа удивил ее. Как только выяснилось, что говорить будет сам губернатор, доктор простецки подмигнул Марии и показал большой палец, желтоватый от йода. А когда разговор закончился, Франсуа даже победно хлопнул в ладоши и загадочно обронил по-русски: «Дело в шляпе»!

— Что с вами, доктор? — насмешливо спросила его Мария Александровна также по-русски. — Соскучились по своему пациенту? — Она имела в виду тот факт, что Франсуа, как и во времена генерала Шарля, был личным врачом губернатора.

— Я потом все сказать, — склонившись к ее уху, тихо проговорил доктор Франсуа. — Потом-потом, — добавил он с улыбкой заговорщика, дело которого удалось.

— Ладно, потом так потом, — отозвалась Мария Александровна. Ей было радостно говорить с доктором по-русски, а что касается сюрприза, на который намекал доктор, то он был почти не интересен Марии.

Хадижа сказала, что пойдет распорядиться о завтраке. Следом за ней ушла и Фатима с сыновьями.

— Франция теперь снова великая держава! — восторженно сияя, воскликнул господин Хаджибек. — Ай, молодец генерал де Голль!

— Да, он молодец, — степенно поддержал разговор царек Иса. — Он великий политик: сумел сделать так, что его отряды Сопротивления первыми захватили Париж, а значит, французы сами освободили Францию. А маршал Петен под арестом, но, я уверен, его скоро отпустят.

— Должны, — согласился доктор Франсуа. — Маршала ведь не ловили. Он сам приехал и сдался. Тем более при его чине и возрасте…. А что думаете вы, Мари?

— Думаю, что это дело французов. Наверное, отпустят. Я вообще не вижу его вины, но это опять же дело французов. Петен спас Францию от разорения и большой крови. Де Голль спас Францию от мирового позора и сумел вернуть ей положение великой державы, притом опять же без большой крови. Старик Петен ошибся, но французы его поддерживали, и не мне их судить! Петена ведь арестовали еще немцы, он фактически давно не у дел. [4]

— А поехали праздновать к нам на стоянку! — неожиданно для себя самой предложила Уля. — Поехали, Маруся! Послушаешь, как Коля на твоей скрипке играет.

— Поехали! — с удовольствием согласилась Мария, которой не хотелось разномастного застолья у себя дома.

Через четверть часа караван выступил в пустыню. Семейство господина Хаджибека осталось дома, Фунтика поручили их прислуге, а доктор Франсуа заявил, что он отпросился у губернатора на целые сутки и рад поехать к туарегам, его грузовичок подождет, сейчас он только загонит его в тень под навес старой конюшни.

Нынешняя стоянка Исы и Ули была в четырех часах караванного хода, так что до сильного зноя они успели добраться к пересохшему руслу вади, у которой обосновалось племя.

В начале мая сильная африканская жара еще не вступила в свои права и часа за полтора до захода солнца можно было пройтись по пустыне в свое удовольствие.

Пока домашние рабы туарегов, икланы, готовили вечернее пиршество, царек Иса и доктор Франсуа играли в роскошной гостевой палатке в шахматы, а Мария и Ульяна пошли прогуляться берегом вади. По низкому левому берегу пересохшей реки они шагали недолго, а потом спрыгнули с полуметрового карниза и пошли каменистым руслом. Здесь ноги не утопали в песке и шагать было легко и приятно. Правый берег вади поднимался высоко, иногда выше человеческого роста, и местами образовывал глубокие ниши, в которых во время короткого, но бурного паводка стремительный поток закручивался бешеными воронками, взбивая над собой шапки желтоватой пены.

— А мне в последнее время Андрей Сидорович стал сниться, — громко сказала Уля, и дувший им в лицо предвечерний ветерок понес ее молодой сильный голос по трубе каменистого русла назад, к истокам еще недавно живой реки.

— Твой есаул? — прислушиваясь к замирающему за их спинами эху, спросила Мария.

— Мой, а то чей же! Снится, как переплывает он Сену под мостом нашего царя Александра. Я сама не видела, но бабы Нюси муж часто рассказывал, как дело было. Они с моим Сидорычем глаза залили и поспорили, кто быстрей переплывет. Муж бабы Нюси или сдрейфил или так вином нагрузился, что подняться не смог, а мой бултых в воду — и поплыл, да еще кричит: «Эскадрон! Справа заезжай!» С тем и ушел под воду. Он так всегда кричал пьяный, и когда я его на горбу к нам на пятый этаж по лестнице таскала, тоже: «Эскадрон! Справа заезжай!» Небось, тоскует его душа, что никто не проведывает могилку. Помнишь кладбище в Биянкуре?

— На косогоре. С ультрамариновыми крестами. Помню, конечно.

— Иса соглашается поехать в Париж, у него там какие-то дела. А я Сидорыча проведаю и, дай Бог, переховаю. Место ему куплю, честь честью. Ведь эти биянкурские грозились кладбище закрыть через пять лет. Ну в войну им не до того было, а сейчас жизнь наладится — и снова вспомнят.

— Наладится она не скоро, — равнодушно сказала Мария, — а перезахоронить надо. Ой, так и мне хорошо бы в Париж! — добавила она, оживляясь. — Всякие бумажки надо переоформить, все посмотреть. То же наследство Николь, к примеру. У нее в Париже, у моста Александра третьего, дом трехэтажный с лифтом… Помнишь, мы тебя там лечили? Да и здесь, признаться, тошно мне. Поехали?!

— Когда? — нерешительно спросила Уля.

— Да хоть на следующей неделе!

— А Фунтика куда?

— Фунтика? Да я его с собой возьму… Слушай, Уля, вади такая широкая, метров тридцать, а я слышала, что у больших вади бывают имена. Не знаешь, как эта называется?

— Имена им дают в честь каких-нибудь героев, как память. Эта пока безымянная, хотя большая и бурная. В прошлом году у нас верблюжонка унесла. Хочешь, я намекну своим, и они назовут речку Марией? Ты ведь для них святая!

— Спасибо! — засмеялась Мария. — При фальшивой святости только и ставят памятники при жизни.

— Не хочешь? Тогда поворачиваем домой. Вот-вот упадет ночь. — Уля легко выпрыгнула на низкий левый берег и подала руку Марии: — Опля!