Чары Шанхая - Хуан Марсе Страница 3

После появления Форката прошло уже дней шесть, но у подъезда по-прежнему ничего не менялось. К инструментам рабочие не притрагивались. Время от времени кто-то из них вставал и заходил в бар справить нужду или наполнить вином бутылку. С посетителями бара они не разговаривали. Как-то раз самый молодой из них, здоровенный мрачный тип в берете, натянутом на уши, вошел в вестибюль кинотеатра, где висели фотографии артистов, и долго разглядывал их хмурым невидящим оком. Время от времени он подходил к киоску и, засунув руки в карманы, пялился на глянцевые обложки подвешенных на прищепках комиксов.

Посетители бара поговаривали, что рабочие ждут какого-то техника из газовой компании, но у нас с Финито Чаконом на этот счет было иное мнение. Миновали суббота и воскресенье, а в понедельник с самого утра рабочие уже были на своем месте. Прошло еще два дня, но все оставалось по-прежнему: посреди улицы зияла разрытая канава, возле которой околачивались без дела трое рабочих, дожидаясь неведомо чего. Завсегдатаи бара недоумевали: черт, все это очень странно, воскликнул один, что-то тут не так, а другой ответил ему, что ничего удивительного нет, просто эти работяги не из Каталонской газовой компании, а из мэрии, ну а кругом все знают, какие они халтурщики и бездельники, эти муниципальные рабочие. «Я бы удивился, если бы они работали», — добавил он, усмехнувшись. Однако нас все это чрезвычайно заинтриговало. Мы находили только одно объяснение: три типа, сидящие возле канавы, не имели никакого отношения ни к газовой компании, ни к мэрии, они и не собирались устранять аварию и не ждали никакого техника — просто они знали, что беглец вернулся, сидит дома и в один прекрасный день выйдет на улицу. А вся их работа была лишь предлогом, чтобы караулить его, не возбуждая подозрений. Зловещая канава могла стать могилой Форката.

В четверг утром моросил дождь, земля вокруг канавы намокла, еще больше потемнела и раскисла. В полдень мы слонялись около киоска, осторожно рассматривая тех троих, сидевших на тротуаре, — они передавали друг другу бутылку дешевого вина и почти не разговаривали. Бабушка Соррибес из дома номер восемь вернулась из магазина и попыталась войти в подъезд; осторожно ступив на заляпанные грязью ступени, она поскользнулась и чуть не упала. Из набитой сумки выкатился мандарин и шлепнулся в канаву. Старуха набросилась на работяг:

— Сколько еще будет тянуться эта канитель? Я вас спрашиваю, бездельники! Когда вы наконец закопаете проклятую яму?!

— Как только прикажут, бабуся, — буркнул бригадир. — Скорее всего, придется вырыть ее поглубже.

— Почему же вы не работаете? Лентяи окаянные! — Старуха поднялась по скользким ступеням и вошла в подъезд. — Ужас какой! Что натворили!

— Ничего подобного, сеньора, когда мы пришли, эта вонючая канава уже была, — нагло заявил самый молодой. — И вообще, бабуся, не суйся в чужие дела!

Настало время обеда. Рабочие вытащили банки со снедью, ложки и салфетки. Я должен был отвести домой капитана Блая, но в тот день он наотрез отказался со мной идти, сказав, что за ним придет жена, и я ушел с братьями Чакон, оставив его в таверне с сеньором Сукре. Когда мы проходили мимо рабочих, нас окликнул самый высокий, с бритой головой:

— Эй, ребята! — В руках он держал банку, в которой виднелись слипшиеся комки вареного риса. — Сделайте милость, принесите из бара щепотку соли. Не знаю, о чем сегодня думала моя супружница, но есть это невозможно… Ну-ка, парнишка, сбегай за солью.

Хуан побежал в бар. Мы с Финито поджидали возле канавы, наблюдая, как второй рабочий и бригадир поглощают свои запасы: один — фасоль с треской, другой — чечевицу с беконом. Они быстро работали челюстями, а на их физиономиях было написано уныние. Бригадир нехотя покосился в нашу сторону, но, казалось, нас даже не заметил. У него были водянистые глаза и воспаленные веки, протянутую ему бутылку он брал не глядя. Из канавы несло кошачьим дерьмом. Вернулся Хуан со щепоткой соли, завернутой в клочок бумаги, и бритоголовый рабочий его поблагодарил. И тут Финито, который, казалось, только и ждал подходящего случая, спросил его, почему они так долго копают и до сих пор не нашли трещину в лопнувшей трубе.

— А кто тебе сказал, что труба лопнула? — удивился рабочий, посыпая солью рис.

— Все вокруг это знают.

— Да что ты говоришь? На этой площади одни умники собрались, как я погляжу. Ничего мы не нашли, только череп.

— Череп?

— Ну да, череп. — Бритоголовый переглянулся с товарищами и прибавил: — Череп и несколько костей. Вот мы и перестали копать. Сперва должен приехать профессор… Под этой площадью целое кладбище, полным-полно мертвецов, парнишка. Сотни, тысячи трупов. Это старинные кости, редкие, ценные, понимаешь, дружок? Пусть мои товарищи скажут, если я соврал.

— Нет, он не врет, — кивнул тот, что помоложе.

— А где он, этот череп? — спросил Финито. — Можно посмотреть?

— Ясное дело, нет. Его сейчас изучают.

Мы стояли, разинув рот. Скорее всего, нас разыгрывали, и с минуты на минуту мог раздаться хохот, но рабочие, стуча ложками и то и дело прикладываясь к бутылке, как ни в чем не бывало продолжали жевать.

— Вот почему, — продолжал бритоголовый, — вам казалось, что пахнет газом. На самом деле никакой утечки нет. Так воняют кости, когда их много. И еще в таких местах появляется зеленоватое свечение, словно от фосфора, я не раз видел это на кладбище ночью… А запах у костей и вправду как у газа — это и есть газ, который образуется в покойниках. Ей-богу, все именно так и есть.

Мы молча смотрели на работягу. Нелепое вранье только подтвердило наши подозрения: они явились сюда с секретным заданием, а канава была просто предлогом. Я с любопытством поглядывал то на нее, то на подъезд, как вдруг бригадир уставился на меня своими водянистыми глазами.

— Ты чем-то встревожен, парень? — буркнул он хрипловато.

— Я? Нет, ничем.

Он помолчал, не отводя от меня грустных усталых глаз, потом спросил:

— Испугался?

— Я? С какой стати?

Он опять смолк, словно отчаявшись найти со мной общий язык и недоумевая, чья в этом вина: моя или его. Так, во всяком случае, мне показалось.

— Давай-ка иди домой. Твоя мама, наверное, ждет тебя к обеду. И вы тоже идите.

Я обиделся. Меня задели не слова, а его скучающий, равнодушный взгляд. Он задумался, сокрушенно покачал головой то ли от собственного бессилия, то ли от жалости к себе и чуть слышно пробормотал:

— Черт бы тебя подрал, — и непонятно было, кому предназначались эти слова и что он вспомнил или предчувствовал. Черный кот вскочил на возвышавшийся возле канавы холм и обнюхал темные комья земли, в тот же момент пронзительно заскрипели колеса трамвая, который поворачивал у кинотеатра, и эти звуки эхом отдавались у меня в голове. До сих пор помню глаза этого человека и неожиданно овладевшие мною смущение и неловкость, которые испытываешь, когда с тобой приветливо здоровается прохожий, а ты не можешь вспомнить, кто он такой.