Истории про еду с рисунками и рецептами автора - Андрей Бильжо Страница 3

В Севастополе, куда мы приехали с анимационным фестивалем, я мечтал с поэтом Иртеньевым выпить портвейна и съесть где-нибудь жареной ставриды или кефали. Видимо, это у меня воспоминания детства. Мои родители покупали свежую рыбу у рыбаков прямо с лодки, когда мы отдыхали на Чёрном море. А может быть, это Марк Бернес навеял: «Шаланды, полные кефали…». Вместо этого я увидел «Макдоналдс», что меня сильно расстроило. Правда, потом портвейн мы всё-таки выпили, а за соседним столом местные любители этого напитка затянули странную, пропитанную тоской песню. Там были такие слова: «Берёзы, морские берёзы… бе-рё-о-о-зы». Кто теперь скажет, что Севастополь – не русский город?

Картофельные оладьи, они же «драники», они же «драчены», они же «деруны».

Их замечательно делала моя бабушка Зельда Израилевна, которая долго жила в Белоруссии. Правда, потом она долго сидела в АЛЖИРе (Акмолинский лагерь жён изменников Родины), потом жила в Тюмени, но рецепта драников не забыла. Оторваться от них было невозможно. Делала она их сразу много.

Цвет драников очень сложный, какой-то золотисто-сине-коричневый. Картошку натирал я, когда бабушке было трудно. Помню, что картошка стремительно меняла свой цвет. В детстве было очень интересно наблюдать, как он менялся: от желтого через розовый к сине-серому, если сырое картофельное пюре долго стояло. Мой знакомый, белорусский мультипликатор Игорь Волчек, рассказал мне, что у себя на даче всю территорию он засадил специальным сортом картошки для драников и теперь драники делает без муки и яиц. Обещал угостить, жду до сих пор.

По-другому картофельные оладьи делали в Литве. Когда я отдыхал в Паланге с моим шестилетним сыном Антоном, в столовой мы брали всегда две порции драников. Они были крупные, и подавали иx с таким жидким, зернистым творогом. Мой сын выбирал их сам, но никогда не мог осилить и доедал уже один. Соседи за его столом менялись, вели с ним светскую беседу, а драник всё это время лежал у него за щекой. Я ждал сына на улице. Это был неэффективный метод воспитания: «пока не съешь, не выйдешь из-за стола». Глупость.

Я был неправ, прости меня, сын.

Яйцо под майонезом – по-моему, изобретение советского общепита. Отдельно яйцо подать – как-то слишком просто и не на чем срубить денег. А на майонезе можно. Проверить количество майонеза невозможно. За него и брали основные деньги. В приготовлении это блюдо элементарно. Любовь нашего народа к майонезу известна. Это всепоглощающая страсть. Еда вредна и нелепа, но оборот «яйцо под майонезом» стал вполне устойчивым.

Не к этому блюду, но про яйцо.

Сергей Мостовщиков, известный журналист, рассказал мне, что как-то в Мончегорске он, будучи молодым корреспондентом, замёрзший, зашёл в столовую и был счастлив, увидев в меню «суп-бульон с яйцом». Когда он подошёл на раздаточную, ему дали бульонный кубик, варёное в скорлупе яйцо и показали, где взять кипяток. Здорово, не правда ли?

Селёдку надо подавать, конечно, с репчатым луком, а нарисовать захотелось с зелёным.

Селёдка – это отдельная большая тема. Прежде всего – это закуска под водку. Если на столе селёдка, приходится пить водку. Но не всегда.

В психиатрической больнице № 1, в прошлом имени П. П. Кащенко, селёдку давали больным на завтрак. Почему – неизвестно. Вообще в советских больницах селёдку любили давать на завтрак. В Кащенко она была потрясающе вкусная, жирная и большая.

Эрих Яковлевич Штенберг, ученик Юнга и Ясперса, легендарный немецкий профессор, бежавший из фашистской Германии в Советский Союз и тут же угодивший на десять лет в лагеря, ненавидел селёдку. После освобождения он вновь защитил кандидатскую и докторскую диссертации и стал работать в отделении позднего возраста больницы имени П. П. Кащенко. Как только до него доходил запах селёдки, он покидал рабочее место.

Когда я был маленьким, я ходил в детский сад. Там тоже давали селёдку, из которой торчали кости, как седые волосы, а вокруг, словно море, лежало голубое пюре. Есть ЭТО я не мог, и меня водили с тарелкой к директрисе – толстой, в не сходящемся халате тётке, которая должна была меня от селёдки освободить. Она нависала надо мной и кричала: «Если не будешь это есть, введём тебе пищу через зонд». Я думал, что кормить меня будут через зонтик, и не мог понять, как это возможно. Слово «зонд» я узнал позже, став студентом медицинского института.

Когда я плавал (ходил) в Тихом океане на плавбазе «Наталья Ковшова», меня научили разделывать селёдку. Нужно её выпотрошить, потом сильно провести большим пальцем по спинке (хребту). После этого она разделится на две половинки. Дальше нужно аккуратно снимать каждую половинку с хребта, причём кости остаются на позвоночнике рыбы. Кожа снимается, как чулок. Когда-то у меня это лихо получалось. Сейчас – не знаю.

В селёдке знает толк мой друг – дизайнер и некогда главный художник Издательского дома «КоммерсантЪ» Никита Голованов. У меня с ним как-то был даже спор на эту тему: какую селёдку считать хорошей, а какую плохой. Кстати, водку Голованов не пьёт, а селёдку почему-то ест. К чему бы это?

Чебуреки – это излюбленная еда в Советском Союзе. За ними всегда выстраивалась очередь, и потом все расплачивались за съеденные чебуреки неприятной отрыжкой.

С симпатичной небольшой компанией (человек семь) в Симеизе – с Андреем Гнатюком и другими творческими и обаятельными людьми – мы зашли в одну чебуречную, где съели шестьдесят чебуреков. После этого персонал попросил разрешения нас сфотографировать. Гнатюк очень веселился по этому поводу, так как снимали нас «не потому, что Бильжо узнали или перепутали с Розенбаумом», а исключительно из-за поставленного нами местного рекорда. Отгадать, кто больше всех съел чебуреков, нетрудно, – для тех, кто знает Андрея Гнатюка. На следующий день все чувствовали себя хорошо, потому что Гнатюк прокрался на кухню и тайком от нас за отдельную плату попросил повара чаще менять масло. Именно оно, как правило, бывает причиной расстройства желудка.

Это одно из самых моих любимых блюд, даже сейчас, когда я практически не ем мяса. Есть мастера, которые берут маленькие перчики, тушат их – и они не разваливаются, а остаются плотными, но при этом очень нежными. Правильно приготовленный фаршированный перец, когда его разрезаешь, не разваливается на части, а держит форму. Как-то я пробовал фаршированные сладкие толстокожие перцы. Мне казалось, что их фаршировать нельзя, однако они были очень нежными – их хорошо протушили и сняли с них кожицу.