Мадам Дортея - Сигрид Унсет Страница 3

— Господи, спаси и помилуй, что за ужасы вы говорите, Шарлах!

— Да. Отцом своих детей она назвала отчима. Ее зовут Маргит Йонсдаттер Клоккхауген. Отчим — это второй муж ее матери, он и его падчерица были одногодки.

— Несчастные! Мне жаль Даббелстеена, если он любил ту девушку! Ведь она загубила свою жизнь…

— Я не хотел говорить об этом у нас дома. Матушка Шарлах не выносит таких вещей.

Дортея на минуту остановилась. Пересилив себя, она все-таки спросила:

— Вы считаете, что нам следует искать их на реке, что там мы можем найти какие-нибудь следы?

— Думаю, нам следует искать повсюду, мадам Теструп. Я сейчас пойду на лесопилку, возьму там людей и вместе с ними осмотрю оба берега. Хотя в такую слякоть, когда по дороге проехало столько народу, трудно рассчитывать, что мы найдем вообще какие-нибудь следы. А вам, мадам Теструп, следует отправить верховых на все постоялые дворы, пусть узнают, не видел ли там кто-нибудь учителя.

— Но дети, Шарлах, дети! Ведь они должны были мешать ему, если он был в таких смятенных чувствах!..

— Он мог оставить их где-нибудь по дороге и велеть им дожидаться его. Дорогая мадам Теструп, пока еще нет причины терять надежду. Мы должны довериться Господу.

Слова Шарлаха заставили Дортею понять, что тревога, испытанная ею в последние часы, могла оказаться лишь преддверием настоящего страха. Довериться Господу — так ведь она всегда доверялась Ему! Но если с Вильхельмом и Клаусом случилась беда, ей будет непросто сохранить это доверие.

Шарлах прикоснулся к ее плечу:

— Идемте, мадам Теструп. Надо отправить людей на поиски как можно быстрее.

Отправив людей, Дортея велела всем служанкам, кроме кухарки Рагнхильд, ложиться спать. Но скотница Элен заявила, что не ляжет, пока не найдут учителя и мальчиков. Длинный кухонный стол был заставлен кружками и мисками. Дортея пристроилась возле печки с миской пивной похлебки. Она промокла, озябла и теперь наслаждалась горячим супом, разговаривая со служанками, начавшими мыть посуду; успокаивая их, она успокоилась и сама. Конечно, учитель с мальчиками отсутствует уже слишком долго. Но пока еще нет оснований для тревоги. Зачем волноваться раньше времени. Было решено, что Рагнхильд и Элен будут спать по очереди — достаточно и одной, чтобы следить за огнем: ведь когда дети и те, кто отправился их искать, вернутся домой, их надо будет сразу накормить горячим.

Дортея взяла подсвечник с зажженной свечой, котелок горячей воды и еще раз напомнила служанкам, чтобы они получше следили за огнем и не слишком тревожились.

Когда она со свечой в руке вошла в спальню, маленькие настольные часы на секретере пробили десять.

Спальня была большая с двумя одностворчатыми окнами, третье окно, находившееся за кроватью с пологом, было заложено. Бревенчатые стены не были покрашены, спальню и детскую разделяла кирпичная стена, в которой проходила печная труба из кухни, эти комнаты были самые теплые в доме. Зимой в спальне даже ели.

Перед печкой стоял чайный столик, накрытый к приходу управляющего Теструпа. Дортея поставила подсвечник, вылила горячую воду в самовар и открыла дверцу кафельной печки. Дрова в ней почти прогорели. Пошарив в печке каминными щипцами, она достала горящие угли, бросила их в самовар и насыпала сверху древесного угля. Потом подбросила в печку несколько поленьев, бересты, опустилась на колени и раздула огонь. Заставляя себя заниматься привычными делами, она чувствовала, как сильно бьется ее сердце.

Колыбель, стоявшая у кровати, вдруг закачалась, полозья застучали о половицы. Дортея на цыпочках быстро подошла к ней. Маленький Кристен зашевелился, но, к счастью, не проснулся. Дортея склонилась над колыбелью, вдыхая нежный, кисловатый запах ребенка.

С малышами, слава Богу, легче — всегда знаешь, где они. Хотя… Элен однажды рассказывала о маленьком Уле Сюмсрюдхагене, который на сетере [3]убежал от своей матери, его так и не нашли.

Это случилось, когда они с Теструпом только приехали сюда на стекольный завод. Крестьяне полагали, что тролли забрали ребенка к себе в гору. И даже немцы, работавшие на заводе, верили в это, они были не менее суеверны, чем остальные жители, но ничего удивительного в этом нет — ведь многие из них — паписты [4]. Дортея тогда не решилась возражать им: правда была еще хуже. Как, наверное, страдал этот бедный малыш — один, в глухом лесу, голодный, усталый, напрасно зовущий мать… Скорее всего, он забрел в болото или утонул в одном из многочисленных лесных озер…

Пел самовар, в печке гудел огонь, из поддувала тянуло жаром. В трубе посвистывал ветер. Но с этой стороны дома он был не такой сильный, хотя шторы на окнах все-таки слегка шевелились, и пламя свечи колебалось несмотря на то, что свеча стояла на чайном столике перед печью.

Ноги у Дортеи совсем заледенели, ей было холодно в тяжелых, насквозь мокрых юбках, и она попеременно ставила ноги на подставку перед дверцей печки.

Ей всегда было страшно в такие ненастные ветреные ночи — на заводе, где постоянно горели печи, легко было случиться несчастью. Дортея пыталась утешить себя мыслью, что мальчики сейчас, наверное, где-нибудь в доме или, во всяком случае, под крышей. Они просто задержались в каком-нибудь месте, которое Даббелстеен решил посетить и где их, конечно, обещали отвезти потом домой. Сидят и ждут, пока Даббелстеен пьет, забыв о времени. У капитана Колда в Фенстаде, например. А может, Даббелстеен отправился в Вилберг к присяжному поверенному Хауссу, чтобы посоветоваться со знающим человеком о судьбе своей возлюбленной. Это вполне вероятно. Или ему пришло в голову самому дать показания в Вилберге…

Но, как бы там ни было, Бертелю нельзя спать одному в комнате мальчиков — вдруг он проснется от ветра и обнаружит, что старших братьев нет рядом с ним. Поняв, что ей страшно идти на темный чердак, Дортея постаралась взять себя в руки. Досадуя на собственную слабость, она схватила из кружки на столе бумажный жгут, чтобы зажечь маленький ручной фонарь.

В зеркале навстречу ей двинулась женщина с горящим бумажным жгутом в руке. Она не сразу узнала себя — бледное, постаревшее лицо, обрамленное высоким чепцом с кружевами.

Дортея продолжала носить чепцы старого покроя с плоской макушкой, причесывалась она тоже так, как было модно в дни ее молодости, — закручивала волосы на валик и спускала с боков на шею по одному длинному локону. Конечно, волосы у нее поредели, и ей было уже трудно скрывать под ними валик. Но они были по-прежнему пепельно-белокурые, хотя и потеряли былой серебристый блеск. Теперь они стали матовыми и тусклыми, и лишь кое-где золотились отдельные пряди, как бывает, когда начинают блекнуть очень светлые волосы.

Год за годом она смотрелась в зеркало, но беглый взгляд едва ли замечал на ее лице следы, оставленные возрастом. Они появлялись незаметно. Дортея Теструп до сих пор была видная женщина. У нее были правильные, довольно крупные черты лица — красивый, прямой нос, может быть, чуть-чуть слишком длинный, и красиво очерченный рот. Но она уже очень давно перестала обнажать зубы в улыбке. С годами ее лицо словно стекло вниз и собралось в дряблую складку под красиво закругленным подбородком.