Карта Талсы - Бенджамин Литал Страница 3

– Мне понравилось.

– Судя по твоему виду, ты хорошо оторвался, – сказала Эдит.

Я не ответил.

Эдит продолжила:

– Эдриен Букер в эти выходные празднует день рождения. Хочешь пойти?

Я вспомнил какую-то Эдриен, бледную напряженную девушку со сломанным носом – она всегда обедала за столиком для пикника возле сборных домов. Обычно одна. Эта девушка казалась бедной, но вместе с тем сидела всегда с прямой спиной, с царственной осанкой. С ней, наверное, что-то случилось, подумал я. Я не помню ее на выпускном.

– Она во «Франклине» училась?

– Да. Придут ребята, которых ты знаешь. Вообще-то вечеринка будет дома у Чейза Фитцпатрика.

Это мне не понравилось. Я не хотел видеть людей, которых «знаю». Чейз Фитцпатрик был крутым преппи, в том смысле, какой лично я вкладывал в это слово. Интересно, с чего Эдит тусоваться с ним. Или с этой Эдриен.

– Она разве не одна все время держалась?

– Знаешь нефтяную компанию «Букер петролеум»? – спросила Эдит.

– Ну?

– Эдриен Букер. Она живет прямо на вершине «Букера».

– Это небоскреба?

– Она остается без наследства, но все равно…

Я посмотрел на идущую впереди Кэм. Она казалась такой миниатюрной и шла по тротуару зигзагом – ей снова стало скучно. Ей, наверное, Талса казалась западней – все наши разговоры ее не интересовали.

– Думаю, ты Эдриен даже немного понравишься, – сообщила Эдит.

Тем летом я вернулся в Талсу по разным причинам. Доказать, что это город-пустышка. Но с надеждой, что это не так. Я попрощался с Эдит и пошел через пути. Всю последнюю неделю я раздраженно колесил по городу. Но теперь у меня появились основания полагать, что я двигаюсь куда надо. Устало плетясь по обрубочной улице, которая вела к «Центру вселенной», я услышал чей-то разговор. Но оказалось, что это всего лишь пара мальчишек, и они меня гнать не стали. Ребята сидели у стены, в капюшонах, словно какие-то старомодные бродяги, их лица освещались огоньком трубок. А я сел на ветру. У меня не было ни доски, ни бутылки, которые объяснили бы мое тут присутствие, но меня это все равно не смущало.

Звук чиркающей зажигалки мальчишек обжигал стены. Мне они жутко нравились – эти небоскребы. Я бывал в больших городах, где горизонт еще больше изрезан высотками – в городах, похожих на линкоры, темных и ощетинившихся. Но именно простота линии горизонта в Талсе всегда ставила меня в тупик.

Я вспомнил, что даже в раннем детстве, когда мы ехали обратно в город, я всегда знал, когда увижу ее, и натягивал ремень безопасности, чтобы не пропустить момент, когда за окном появится эта картина. И именно тогда я чувствовал, что мы уже дома: эти башни как будто трубили в фанфары на въезде в центр. Считалось, что это наш замок.

Да, мы ездили в центр Талсы в церковь или, например, на что-нибудь вроде «Ледового шоу Диснея», но улицы были бледными, тротуары – безупречно чистыми; и я тщетно выглядывал из окна машины, высматривая в безликих стенах на уровне человеческого взгляда хоть какое-нибудь свидетельство тому, что тут, в центре нашего города, есть жизнь. Но Талса была мертва. И лишь далеко отсюда, на больших экранах в раскидистых одноэтажных мультиплексах, существовал образ моего идеального города: какой-нибудь Чикаго или Бостон, с переплетающимися дорогами и бесшумными вращающимися дверями, с толпами пешеходов в центре города, пробками, недовольными сигналами водителей – звуки приглушаются, когда актриса, живущая на высоком этаже элегантного пентхауса со стеклянными стенами, закрывает окно, и тут начинает разворачиваться сюжет.

Вот так я выносил идею, что подобная жизнь (жизнь большого города) – это утерянное искусство. Если она и есть в Талсе, то лишь на самых высоких этажах. Иногда я замечал ее следы то тут, то там – например, в центре, в барах на Черри-стрит, мимо которых мы проходили, когда я встречал маму после работы в вечерней школе – люди возле этих баров смеялись, женщины в колье хохотали.

В последних классах школы, когда мы ужинали всей семьей, я обычно вставал из-за стола, брал в качестве реквизита отцовский фотоаппарат и отправлялся в центр, ехал по шоссе до внутренней кольцевой развязки. И ты выезжаешь на четырехполосный бульвар, замедляясь до сорока километров в час; останавливаешься на никому не нужном светофоре, мотор рычит, оставшись без дела, словно какое-то чудовище, пожравшее всех людей, которым не посчастливилось оказаться поблизости – на улице совершенно никого нет. Может, выйдешь и сфотографируешь какое-нибудь граффити или разбитое окно, но, как правило, в этом городе даже следов хулиганства не видно, он просто мертв. Хотя я однажды наткнулся на еще одного фотографа, женщину в пухлой жилетке. Я спустился на засыпанный гравием берег водохранилища, что к северу от Хаскела, и вдруг услышал, как метрах в десяти от меня с наветренной стороны щелкает затвор. Она сразу же отвернулась, я еще какое-то время шел за ней на некотором расстоянии, пока она не села в машину и не уехала. Потом я улетел в колледж. А теперь я снова здесь.

По моим ощущениям, на вечеринку к Чейзу я приехал поздновато. Машины уже стояли рядами по обе стороны улицы, так что мне удалось найти местечко только через два перекрестка, а потом пришлось переться всю дорогу назад мимо чьих-то дворов. Я не спешил, разглядывал веранды домов, что побольше, и воображал, каково это – жить в таком.

Надо было бы договориться с Эдит и прийти вместе, но мне не захотелось брать на себя эту обязанность. Я ужасно боялся предстоящего. Я-то думал, что такие имена, как Чейз Фитцпатрик, навсегда выветрились из моей головы. Он был всеобщий любимец, блондин, актер и принц. Шальной сынок богатых родителей. Кто-то где-то слышал, что Чейз снимает порнографию, у меня в голове такое просто не умещалось. Но он действительно делал какие-то фильмы, однажды даже добился разрешения снимать все выходные пустой главный коридор школы – по всеобщему признанию это было просто непостижимо и очень круто. Но для меня все равно Чейз всегда будет лишь парнем, который ездил на новом джипе и тусовался только с ребятами из семей того же уровня достатка, плевался на школьной стоянке и изящно загибал козырек бейсболки. Я думал, что иду на встречу с подобными людьми.

Но когда до цели оставалось два дома, мне стало казаться, что стиль у вечеринки будет совершенно иной. Ребята, собравшиеся на веранде, только в свете фонарей выглядели щеголевато; гости вовсе не походили на напыщенных и лощеных друзей Чейза; они были тощие и неряшливые, я уловил запах лака для волос и гвоздики. Наверняка меня никто не знает. В темноте послышался девичий смех – фальшивый, кудахтающий и вычурный. Но мне было все равно. Мой пиджак неким абсурдным образом делал из меня человека, способного простить подросткам их розовые волосы и собачьи ошейники, я был словно полицейский, у которого у самого такая дочка. Он просто спокойно пробирается сквозь толпу.

А в доме оказалось полно взрослых. Мне стало интересно. Свет люстр был ярким, и в толпе бунтующих подростков негромко общались мужчины и женщины за сорок и даже за пятьдесят, разбившись на пары или группы из нескольких человек, что говорило о глубоком взаимном понимании собравшихся и их благочестивом воспитании. Из соседней комнаты доносилась громкая танцевальная музыка, но, похоже, никого это не смущало. Я прошел между взрослых, к их возрасту я относился с презрением, но вместе с тем завидовал их дружбе и думал, не захочет ли кто-нибудь из них остановить меня и обратиться с вопросом – я же парнишка, немного похожий на них. Обойдя одного довольно крупного мужчину, я увидел десертный стол: там стояла Эдит, жующая торт, она позвала меня жестом.