Любовь по Цикенбауму - Игорь Соколов Страница 3

– Это просто какая-то сумасшедшая ночь! – улыбнулась на меня сквозь слезы Стелла…

– Я люблю тебя! – прошептал я…

– А я тебя люблю сильнее! – закричала Маргарита…

– Может, мы уже разойдемся по парам, – вежливо кашлянул профессор, к тому же я думаю, что все ценное мы уже друг другу сказали!

– Действительно, кажется, пора расходиться по парам, – заметила Маргарита, еще крепче обнимая Цикенбаума за шею…

– Да, уж, моя дорогая, пойдем, я послушаю твои замечательные стихи, – и они ушли за Чертов Палец…

– Почему ты плакала?! – спросил я Стеллу…

– Потому что я очень много думала о себе!…

– И что ты думала?

– Просто я думала, почему ты до сих пор никак не сделаешь мне предложения!

– Но мы же всегда можем это сделать потом, – задумчиво поглядел я на море…

– Как бы это потом не превратилось вро всегда, – грустно вздохнула Стелла…

– Ну, что ты в самом деле, здесь так здорово, красиво, а ты ищешь проблемы! Кстати, а что тебе шептала Маргарита?!

– Она призналась мне в любви! – неожиданно улыбнулась Стелла…

– В Любви?! – ошарашено выдохнул я…

– Но она же поэтесса, и ей просто по природе необходимо все время в кого-то влюбляться, – простодушно заморгала глазами Стелла…

– Надеюсь, ты в нее не влюбилась?!

– А тебе-то что?!

– Как что, я же люблю тебя!

– Ну, ладно, не обижайся, —нежно обняла меня Стелла, но стоило мне ее поцеловать в шею, а потом в губы, как она вся сразу же обмякла, а я хищным зверем тут же проник в ее сладостное лоно… Она дышала глубоко и часто, и временами шептала: милый, как хорошо мне с тобой…

И снова проваливалась в забытье… А внизу о камни плескались морские волны, и чудилось будто это бывшие до нас здесь люди оплакивают навеки свою светлую и великую Любовь… Мы провели незабываемую ночь на Карадаге, а утром мы со Стеллой были уже не такими близкими и родными как ночью… Что-то изменило ее облик…

А когда они с Маргаритой обнялись, поцеловались и даже расплакались, то мы с Цикенбаумом даже как-то встревожено переглянулись … Что-то действительно с нами со всеми случилось и мы были уже не такими, как были вчера ночью у Чертова Пальца… И обратной дорогой, уже не Цикенбаум, а Стелла несла на себе Маргариту…

– Тебе не кажется, что они как-то странно изменились, – шепнул мне Цикенбаум…

– Да уж, – согласился я с ним, глядя, как Стелла страстно целует сползшую с нее Маргариту… И так всю дорогу они целовались, когда Стелла делала передышку…

– Это все Карадаг! – убежденно прошептал профессор, – это он на нас так действует…

– Не знаю, не знаю, – вздохнул я…

– И о чем вы там шепчетесь? – засмеялись две влюбленные женщины, но мы мудро промолчали…

И так всю дорогу мы с Арнольдом Давыдовичем шли понуро позади них, и молчали, лишь иногда тихо насвистывая себе под нос марш Мендельсона…

Ярко горело солнце, на морских скалах сидели стаи бакланов, дул легкий бриз с моря и вроде бы светлая радость заполняла нас, даже не взирая ни на какие странности, которые в нас пробуждал огромный и величественный Карадаг…

– Это красавица местного разлива, – шепнул мне Цикенбаум.

– Угу! – кивнул я головой. Мы опять сидели на берегу Оки и пили водку под еще дымящийся шашлычок.

Перед нами сидела необычайная красавица, которая была уже чересчур пьяна и сыпала исключительно ненормативными междометиями…

– У, водка, нах, шашлычок, зае, ваще! – при этом она еще умудрялась пить и закусывать почти одновременно…

– Слушай, – шепнул я Цикенбауму, – неужели у вас такие девы учатся?!

– И не говори, прям, не девы, королевы! – усмехнулся Цикенбаум…

– Вы, чё, там шепчетесь, нах?! – она даже кинула в нас пустой бутылкой, которая просвистела над головой профессора Цикенбаума.

– Ты чего с ума сошла?! – возмутился Арнольд Давыдыч…

– Неча была спаивать, ученый, бля-нах! Или сексу, нах, захотелось?! – с нахальной улыбкой она сорвала с себя платье и, закрыв глаза, целеустремленно растянулась на травке в одних изумрудных стрингах…

– Да уж! Последний курс! – вздохнул смущенно Цикенбаум…

– Неужели она уже на последнем курсе?! – удивился я…

– А, что ты хочешь, сейчас молодежь повсюду деградирует, они кроме общения в инете и в своих аськах ничего не знают! Давай, лучше выпьем! – Цикенбаум с огорчением поглядел на нашу спящую красавицу и разлил водку по стаканчикам, и мы молча чокнулись…

– Да уж! А вот раньше бывало, сидишь с какой-нибудь студенткой, а она тебе «Незнакомку» Блока по памяти читает или Марину Цветаеву! – неожиданно оживился Цикенбаум…

– Мне нравится, что вы больны не мной! – вдруг громко захохотала наша лежащая на травке красавица…

– Так ты все слышала, Элеонора?! – изумился Цикенбаум.

– А то, бля-нах, – икнула девчонка.

– А может, покупаемся?! – предложид я.

– С удовольствием, нах! – и девчонка со смехом нырнула с берега в Оку…

– Как бы не утонула?! – забеспокоился Цикенбаум…

– Так иди, спасай! – усмехнулся я…

– Да, куда мне, я же пьяный! – свернул губы трубочкой Арнольд Давыдыч…

А девчонка между тем не выныривала…

Я мигом сбросил с себя брюки и рубашку и нырнул в воду и почти сразу наткнулся на ее тело, я тут же вытащил ее на берег и стал делать искусственное дыхание, одновременно делая массаж грудной клетки…

– Твой мать! – закричал расстроено Цикенбаум…

Через мгновение она выдохнула из себя воздух с водой и я ее тут же приподнял, подложив под ее голову свое колено…

– Молодец! – обрадовано похлопал меня по плечу Цикенбаум…

Через некоторое время мы сидели у костра и слушали, как Арнольд Давыдыч рассказывает о раскопках древних курганов в Крыму, а Элеонора страстно целовала меня в губы и часто вздыхала как ребенок…

А Цикенбаум все говорил и говорил, и кажется, что таким образом он заговаривал свой стыд и свою одинокую неприкаянность, с какой многие великие ученые заканчивают свою удачную в науке и неудачную в жизни карьеру…

Еще через полчаса мы с Элеонорой чудно слились в одну пламенеющую бездну, в этой бездне исчезло все, – любовь, весна, красота, желания и мы сами, чтобы потом взамен нас пришли сливаться в эту же горящую бездну другие, но в этот миг в кустах цветущей сирени над нами волшебно пели соловьи, волны Оки шептались с берегом, окутанным вечернею дымкой, а одинокий профессор Цикенбаум сидел у костра и сам с собой беседовал о раскопках в Крыму…