Он и Она - Александр Редько Страница 3

Проснувшись и продолжая задыхаться, долгое время не мог понять, где Он. Лёжа в полной темноте один на кровати, не мог осознать, где сон, а где реальность. Часы на стене в эти моменты почему-то всегда показывали половину третьего ночи, и Он уходил на кухню, включал электрический чайник и до утра пил горький, крепко заваренный зелёный чай, курил и не мог уже заснуть. Эти часы до рассвета были для него самыми мучительными. Он подгонял время, торопил его, с нетерпением ожидая, когда на улице хоть немного начнёт светать. Когда можно будет уйти в свой офис, чтобы заняться работой и текущими делами. И это было для него тогда спасением от бессонных, давящих своей пустотой и одиночеством ночей. Никогда! Никогда Он и представить себе не мог, что расставание со своей Любовью может быть таким болезненным и мучительным!

В его жизни бывало всякое. Уходил Он, уходили от него. Это было больно всегда, но так, как в этот раз, – впервые. «Скорее всего, – думал Он, – с годами это и должно ощущаться острее и больнее». Хотя многие его сверстники, женатые уже по три-четыре раза, женились и разводились без видимых терзаний, а при встрече могли ещё и похвастаться: «Послал я и эту дуру! Взял с ребёнком, „спасибо“ говорить всю жизнь должна, так нет! То не так, это не так!» Он пытался им объяснять, что женились они не на домработницах и горничных, а на женщинах, тоже побитых жизнью, а многие – и бывшими мужьями. Что главное – это большая и взаимная любовь, и если она есть, все неприятности можно пережить, а иногда – и мудро промолчать, не вступая в конфликт.

Его приятели смотрели на него в эти минуты как на полоумного. «Любовь? Кака така любовь? Ноги должна мыть и воду пить. С ребёнком ведь взял! Да там ещё и ребёнок не подарок. А как бы в нагрузку. Хоть бы бабки-дедки к себе жить взяли! Достал!»

И Он перестал с ними спорить. Зачем? Если женились они только для того, чтобы рядом просто кто-то был. Неважно кто. Главное, чтобы жена стирала, убирала, готовила и «давала». Вот и вся психология.

«А как же Омар Хайям с его „И лучше будь один, чем вместе с кем попало“»?

«А кто этот Омар Хайям? Таджик, узбек? Гастарбайтер?» Без комментариев. Пусть сами строят свою жизнь. А для него совместная жизнь без любви просто не укладывалась в голове. Правда. Без любви вместе можно только существовать. Жизнь пройдёт мимо. Или ты мимо неё.

И сразу же, как по мановению волшебной палочки, перед его мысленным взором возникала та, которую Он любил и продолжает любить. Искренне. Сильно и беззаветно. Она всегда представала перед ним безумно красивая, лёгкая, воздушная, вся неземная, такая родная и… уже не его Женщина. Такая… И сердце сжималось, словно безжалостными тисками, и Он судорожно начинал искать себе хоть какое-нибудь дело, чтобы забыться. Хоть на час. Хоть на минуту. Хоть на миг.

В какие-то моменты ему становилось страшно за свою психику. Он бродил в одиночестве по опавшей листве городского парка. Навстречу ему то здесь, то там не спеша или, наоборот, обгоняя друг друга, шли или бежали влюблённые пары. В обнимку, тесно прижавшись или просто держась за руки, – они были везде. Они смотрели друг на друга, болтали ни о чём или о чем-то для них очень важном, целовались, а Он глядел на них, и боль его постепенно отступала. Жизнь продолжалась! И миром правила огромная, всеобъемлющая и такая прекрасная ЛЮБОВЬ!!!

В первые месяцы после их расставания Он не мог и не хотел идти домой. До последней минуты старался оттянуть момент, когда за ним защёлкнется замок входной двери. Он понимал, что вечером, закрыв за собой дверь квартиры, снова останется один на один со своими мыслями. Что ляжет спать и во сне снова увидит её. И снова Она будет стоять, красивая и воздушная, босиком на берегу ласкового моря, снова тихий прибой будет ласкать её маленькие изящные ступни. Снова и снова Она будет улыбаться и протягивать к нему руки… И Он снова, задыхаясь, проснётся… И часы на стене опять будут показывать половину третьего ночи… И до рассвета Он будет пить на кухне горький, крепко заваренный чай, и пепельница его к утру будет полным-полна.

* * *

Он умел держать себя в руках. Многие его знакомые называли это замкнутостью. Он знал, что это – выдержка. Он научился сдерживать свои чувства и эмоции на войне. Почти три года в пламени Афганистана – это не шутка. Сейчас, оставшись один, Он почему-то очень отчётливо вспоминал дни своей боевой юности. Он был молод и горяч…

Когда сдавал государственные экзамены в старейшем в стране высшем военном училище, получил письмо от своего отца. Потрясённый, Он вертел в руках фотографию, на которой его родной человек стоял с автоматом, в каске и бронежилете. Кабул, апрель 1986 года. Он уже знал, что после присвоения ему первого офицерского звания «лейтенант» по распределению должен был уехать служить в Венгрию. Западная Европа в те годы для людей, живших в СССР, ассоциировалась с чем-то несбыточным. Красивое, манящее, но такое запретное, что для многих мечта побывать за границами Союза так и оставалась несбыточной мечтой на всю жизнь. В те годы страна любила и уважала свою армию.

Его друзья, будущие офицеры, строили планы и влюблялись, многие из них уже успели жениться. Некоторые даже имели детей. Он оставался холостяком. Нет, конечно, у него была девушка, и, как ему тогда казалось, у них – очень серьезные отношения. И планы большие. И были они таковы.

После выпуска из училища они едут отдыхать на Чёрное море, в военный санаторий, путёвки в который достались ему по большому блату и при помощи отца. Затем Он уезжает в Венгрию один, обустраивается, вливается в офицерскую жизнь, а на следующий год, приехав в отпуск, женится и возвращается к месту службы уже с молодой женой.

…А сейчас Он, потрясённый, вертел в руках фотографию своего отца, присланную из Кабула, и снова и снова перечитывал его письмо.

Письмо офицера и человека, которого безмерно любил, уважал и чтил: «Сын! Я направлен служить в Афганистан. Будь молодцом! За меня не волнуйся…»

В этот же день Он круто изменил своё решение. Написал рапорт и, пройдя по всем вышестоящим инстанциям и собрав подписи «Не возражаю», ожидал приёма генерала. Начальника училища. Три раза его рапорты разрывались на мелкие кусочки и летели на пол. Три раза топал сапогами генерал. Он с удивлением каждый раз узнавал о себе много нового. Что дурак и идиот. И это были, пожалуй, самые мягкие и безобидные слова из всего, что Он выслушал в те дни. И упрямо стоял на своём. «Бог троицу любит» – не сработало. Только на четвёртый раз рапорт с просьбой направить его после выпуска из училища для прохождения дальнейшей службы в Афганистан был удовлетворён. Напутствуемый словами «иди отсюда, придурок!», Он, счастливый, вышел из кабинета начальника училища. Из его родных ещё никто не знал, куда Он, «придурок», собрался. Никто. Вплоть до памятного дня. Торжественного дня выпуска.

Это было поистине красиво! Жарким июльским днём в Мемориальном парке собрался, казалось, весь город. Триста пятьдесят молодых лейтенантов в новой, сшитой каждому на заказ, парадной форме, с золотыми погонами, в начищенных до блеска сапогах, стройными рядами, повзводно и побатарейно, стояли, ожидая момента, когда будут вручены дипломы. Четыре года, сроднившие этих молодых парней, завершались сегодня. Четыре года они упрямо шли к своей цели, преодолевая трудности учёбы и армейской жизни. Четыре года они шаг за шагом приближались к сегодняшнему дню, чтобы пополнить ряды офицерского корпуса и разлететься по стране и за её пределы, чтобы больше не увидеться, возможно, никогда. Одиннадцать из трёхсот пятидесяти уезжали в Афганистан. Вернулось их меньше. Из тех, кто вернулся, половина – калеки. И те и другие были покалечены морально. Но тогда, в тот яркий и жаркий июльский день, они не думали об этом. Они были счастливы. И еще все живы.