Дорогами Чингисхана - Тим Северин Страница 3

Нельзя сказать, что все прояснилось. Я совершенно не представлял, с кем мне предстоит встретиться и где, не знал даже, получили ли монголы мое обращение по поводу путешествия по пути Чан Чуня. Зато мне удалось заметить, что на приборной панели автобуса прикреплена безвкусно оформленная открытка, изображавшая Чингисхана верхом на боевом коне, во главе победоносного войска. А ведь последние тридцать лет, насколько мне было известно, никому в Монголии не дозволялось упоминать имя Чингисхана, чтобы не оскорбить этим советских товарищей. Было бы бестактно со стороны монголов напоминать своим русским наставникам о том, что в XIII веке войска Чингисхана и его преемников одержали победу над русскими в бою, разграбили Киев и почти триста лет владели обширной частью российских земель. Я знал, что все школьники в России многократно слышали о монгольском иге, периоде порабощения их страны, и что некоторые советские экономисты даже видят причины экономических неурядиц СССР в столетиях монгольского ига. Ходили слухи, что в Национальном музее Монголии наиболее славному периоду истории страны — эпохе возвышения Чингисхана — посвящен всего один маленький зал и что эту экспозицию показывают только иностранцам, а не монголам.

Как и другие слухи о Монголии, этот также оказался не совсем соответствующим действительности; как я обнаружил, все зависело от того, с кем общаешься и насколько собеседник предпочитает умалчивать какие-либо факты или раскрывать их не полностью. Мне предстояло встретиться с выдающимися монгольскими учеными, рассказавшими, что даже во времена, когда советское влияние ощущалось наиболее сильно, они тихо продолжали изучать историю Чингисхана, писали и защищали научные труды об эпохе империи. Опасно было, как они объяснили, слишком открыто сообщать о теме своего исследования. У тех, кто был осмотрителен, больших проблем не возникало. Но во времена, когда партийные идеологи искали «козлов отпущения», которых можно обвинить в отказе от идеалов и антисоциалистических взглядах, власти могли наброситься на всякого видного ученого или политика, осмелившегося почитать память Чингисхана.

Мне рассказали о широко известных в стране событиях 1962 года, когда в Монголии попытались реабилитировать Чингисхана, — слишком рано, как оказалось. На том месте, где, как принято считать, за 800 лет до того родился Чингисхан, был воздвигнут достаточно некрасивый памятник — белая стела высотой 36 футов (11 м) с нанесенным на нее грубым контурным портретом императора. Один весьма заслуженный член партии, входивший в состав Политбюро и являвшийся секретарем Центрального Комитета, по имени Томор-Очир, посетил церемонию открытия, что с его стороны было неблагоразумно. Вскоре после этого он был обвинен в инакомыслии, подвергся жесткой критике на страницах «Правды», исключен из Политбюро, смещен с должности и поставлен на незначительный пост вдали от столицы, а в конце концов вообще исключен из Монгольской коммунистической партии. Набор памятных марок, выпущенный к восьмисотой годовщине со дня рождения Чингисхана, был поспешно изъят из продажи (несколько экземпляров все же попали за границу и были скуплены коллекционерами). Сейчас, по прошествии двадцати восьми лет, так называемые ошибки Томор-Очира подверглись переоценке, он был реабилитирован и восстановлен в партии. Но реабилитация была посмертной — в начале 1980-х годов Томор-Очир был зарублен топором в собственной квартире, при невыясненных обстоятельствах.

Пасмурным и весьма прохладным сентябрьским утром, ровно в десять часов, экскурсионный автобус доставил меня на центральную площадь Улан-Батора, увековечивающую память исторических деятелей страны, и повез туристов дальше — в тот день им пришлось обойтись без лектора. На тротуаре меня встретил и приветствовал хорошо одетый мужчина лет сорока пяти, в очках, подтянутый, с буйной шевелюрой стального оттенка, — мне он показался как раз тем, кем и был: хорошо устроившимся лощеным бюрократом из центральной администрации. Он представился, изъясняясь по-английски неуверенно (как я — по-русски), — его звали Ариунболд, и он был секретарем Монгольского Национального комитета по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь». Вместе мы прошли по восточной стороне огромной пустынной площади, в центре которой возвышался памятник Сухэ-Батору, «Топор-Богатырю», изображенному верхом на встающем на дыбы коне. Сухэ-Батора сделали новым символом Монголии, который, по расчетам коммунистов, должен был потеснить образ Чингисхана. Сухэ-Батор был сыном бедного арата, то есть крестьянина; в 1920 году он передал советским властям важное послание с просьбой о помощи, которое тайно перевез, спрятав в рукояти хлыста. Его останки были перенесены в мавзолей, где покоится и Чойбалсан, — это мрачное мраморное сооружение представляет собой уменьшенную копию мавзолея Ленина на Красной площади в Москве, и его создатели никак не проявили собственной фантазии.

Ариунболд провел меня с задней стороны Государственной оперы — я решил, что это именно она, по псевдоклассическому портику, — и мы пришли в самое высокое здание в центре Улан-Батора — деловой центр, где находились представительства нескольких международных культурных организаций. Там, на восьмом этаже, располагался его кабинет в Международном центре изучения Монголии. На столе лежала тонкая папка. Это, как он сказал, было составленное монгольской стороной предложение об экспедиции по Шелковому пути при поддержке ЮНЕСКО. Я пролистал документ. Он представлял собой несколько измененное изложение, совпадающее абзац к абзацу, того самого предложения об экспедиции по следам Чан Чуня, которое я отослал в Улан-Батор пятью месяцами ранее. Имена были изменены, маршрут — тоже: в этой заявке предлагалось не следовать по пути китайского мыслителя из Пекина к Гиндукушу, а направить группу монгольских всадников из центральной Монголии по маршруту средневековых гонцов во Францию.

Факт вопиющего плагиата не слишком меня обеспокоил. Намного важнее было то, что в проведении верховой экспедиции по стране заинтересованы и в самой Монголии. Но я все же не знал, с кем работает Ариунболд, и не особенно верил в возможность проехать верхом 6000 миль через всю Евразию. Планируемое расстояние на 40 процентов превышало даже то, что предлагал я в своем проекте для экспедиции по следам Чан Чуня. Но все это не имело значения. Я получал великолепную возможность свободно путешествовать по Монголии, не по программе для иностранцев, а вместе с монголами, стремящимися вновь открыть историю своей страны. Такой удобный случай никогда еще не представлялся ни одному человеку с Запада.

Ариунболд пояснил, что он и его товарищи готовы организовать это предприятие и уже получили небольшую финансовую поддержку со стороны местного комитета по реализации проекта «Шелковый путь». Но для того, чтобы об их экспедиции узнали за пределами Монголии, нужны связи за границей, которых у них не было; кроме того, если бы я отправился с ними, то мог бы помочь в преодолении путевых сложностей — получать разрешения иностранных государств на пересечение их территории, обеспечить финансовую поддержку в твердой валюте, а также привезти с Запада дополнительное снаряжение, которое в самой Монголии достать невозможно. Вдобавок я чувствовал, хотя мой собеседник и не заявлял об этом вслух, что он хотел бы, чтобы уже полученное мною одобрение ЮНЕСКО на экспедицию по следам Чан Чуня было перенесено на новый проект, возглавляемый самими монголами. Я быстро оценил ситуацию и решил, что вполне готов отложить на неопределенное будущее экспедицию по маршруту Чан Чуня, если это позволит мне увидеть традиционный образ жизни монгольских пастухов и преодолеть огромное расстояние, испытав древний монгольский способ путешествий. А после этого, если в экспедиции по Монголии я смогу убедиться, что Ариунболд и его товарищи обладают достаточными умениями, дипломатичностью и упорством, чтобы продолжить путь и добраться до Франции, тогда я буду консультировать их, и, возможно, им удастся реализовать свои масштабные планы. Я с удовольствием принял на себя новую роль — не организатора и главы экспедиции, а наблюдателя, который также обеспечивает необходимое иностранное снаряжение и материалы, например спальные мешки и фото- и кинопленку, предоставив монголам возможность самим разобраться с практическими сторонами проекта.