Музыка тишины - Андреа Бочелли Страница 3

Ориана возвращалась из магазина, куда ходила за какими-то мелкими покупками. Отворив калитку, она увидела направляющегося к ней Амоса и с материнской улыбкой подозвала его к себе, сказав, что должна прочитать ему нечто важное. Она только что увидела эту новость в газете, купленной для отца Амоса. Она быстро разложила покупки и вышла во двор с развернутой газетой.

«Слушай внимательно, – сказала она, прежде чем начать читать, отчетливо выговаривая каждую букву. – „Восторг и изумление в миланском театре «Ла Скала»: Франко Корелли“».

Амосу в ту пору уже исполнилось восемь лет, он прекрасно знал, что такое «Ла Скала» в Милане, но никто, даже дядя, никогда не рассказывал ему об этом гениальном певце.

«Кто такой Корелли, няня?» – поспешно спросил Амос, устремляясь за ней. Добрая девушка принялась читать ему статью, рассказывающую о премьере «Гугенотов», во время которой этот знаменитый тенор продемонстрировал потрясающий вокал, мощнейший, полный музыкальной гармонии. В особенности публику поразила его изумительная способность брать самые высокие ноты. Журналист рассказывал, как весь театр буквально взорвался бурными аплодисментами, которые перемежались истерическими криками восторга и требованиями выйти на бис…

Закончив читать, няня еще некоторое время сидела неподвижно с газетой в руках; мальчику показалось, что она погружена в какие-то тайные мысли; потом она закрыла газету, наклонилась к нему и прошептала: «К тому же он очень красивый!» А потом добавила: «Попроси, чтобы тебе подарили его пластинку, мне бы тоже было интересно услышать его голос».

Так, спустя несколько дней, в доме появилась первая пластинка Корелли. Ориана по собственной инициативе купила ее и подарила Амосу, помимо всего прочего проявив искренний интерес к мнению ребенка.

Он немедленно бросился к старенькому проирывателю, включил его и аккуратно опустил иглу на пластинку в сорок пять оборотов. И вот грянул оркестр, и зазвучал речитатив из арии «Внезапность» в опере «Андре Шенье» Умберто Джордано. Затем оркестр ненадолго умолк, и до слуха мальчика донесся прекрасный вокал. Слова «Меня вы ранили» прозвучали в исполнении великолепного голоса, не похожего ни на чей, до крайности сильного, вибрирующего, полного эмоций и невысказанного страдания, проникающего в самое сердце. Голос летел легко, свободно и спонтанно, то нежный, то рокочущий, но всегда властный и гордый. «Внезапность» – потрясающая ария, но исполнять ее должен тот, кто в состоянии по-настоящему ощутить себя Андре Шенье, поэтом, чья драма разворачивается в сложные времена Французской революции. Исполнение должно быть элегантным, но в то же время решительным и убедительным.

Поэт Шенье затрагивал тему любви в широком смысле, а Корелли на этой пластинке, казалось, выразил любовь к самому искусству: искусству оперы, способному завлечь, растрогать, растопить сердца, зачерствевшие в жестоких перипетиях судьбы.

Ориана и Амос слушали, буквально онемев от восторга, в плену нового невероятного чувства, и мальчик увидел, как его няня прикрыла глаза в тот момент, когда тенор с неописуемой нежностью спел фразу: «О, милая девушка, затронувшая сердце поэта, не презирайте слова, вслушайтесь, знакома ли вам любовь? Любовь!» Это последнее слово звучало, словно благородный крик страсти, на высочайшей ноте, в нем смешались сила и красота великолепного голоса, от которого захватывало дух.

Амос и поныне любит рассказывать об этом важном для себя моменте, и делает это с таким воодушевлением, что не остается доли сомнения в его искренности. Он не в силах забыть и волнение Орианы, которой звук этого голоса, вероятно, дарил мечты и надежды, пробуждая в ней новые порывы и силы и облегчая ее непростую жизнь. Возможно, именно в тот самый момент Ориана почувствовала себя как никогда счастливой, ведь этот голос поистине был способен творить чудеса, и ее душа обогащалась чем-то новым и благородным, когда она слышала, что «любовь – это душа и жизнь мира».

Я лишь сейчас понял, что до сих пор не дал Амосу фамилии: отныне будем считать, что он принадлежит к семейству Барди; мне не приходит в голову ничего более подходящего. Впрочем, я торжественно клянусь терпеливому читателю, который сумеет дойти до самой последней страницы этого повествования, что объясню, какие мотивы двигали мной, когда я давал вымышленное имя вполне реальному персонажу. Думаю, пора уже рассказать и о членах семьи Амоса, о его доме, об окружавших его людях; ведь если каждый из нас есть лишь квинтэссенция собственного опыта и собственных знаний, а также, разумеется, собственной природы, то мне уж точно не избежать рассказа о тех, кто жил рядом с нашим маленьким героем, любил его, помогал и был сопричастен его борьбе и страданиям.

Если бы я был настоящим писателем, то наверняка не удержался бы от подробного описания тех мест, где Амос провел годы юности, ведь места эти действительно прекрасны своей чисто тосканской красотой, сдержанной и естественной, – по крайней мере, именно так я представляю ее. Но не стану утомлять вас бесполезными географическими экскурсами. Скажу лишь, что Амос родился в сентябре 1958 года в Ла Стерца, местечке в области Лайатико, неподалеку от Пизы, на полпути между городами Вольтерра и Понтедера.

Странным образом, когда я принимаюсь рассказывать о его доме, на ум мне приходит чудесное стихотворение Гуидо Гоццано «Девушка по имени Счастье», в котором поэт удивительно описывает большой деревенский дом, утопающий в зелени. Речь идет о доме девушки по имени Счастье, старинном доме с «покосившейся неровной крышей», с огромными комнатами с высокими порогами, заполненными тысячью ненужных предметов. Но этот дом живой – живой благодаря простоте и трудолюбию его обитателей: служанки, вечно занятой своими кастрюлями; девушки с вязальными спицами и лежащим на коленях шитьем; ее милого отца, который по вечерам частенько собирает вокруг себя друзей «из местного политического общества»…

Даже не знаю отчего, но дом Амоса, стоящий посреди деревни, прямо на дороге, связывающей Сарцанезе и Вальдеру, дом в форме огромной буквы «Г», размером двадцать на двадцать пять метров, с большой площадью перед ним, по бокам которой растут тенистые сосны, а в изгибе «Г» расположился сад и торчит башенка, приспособленная под голубятню, – вся эта солидная конструкция, выстроенная, вероятно, в конце девятнадцатого столетия, вызывает у меня ассоциации со знаменитым стихотворением Гоццано.

Попадая в дом через центральный вход, ты оказывался в небольшой прихожей, из которой две боковые двери вели на кухню – направо, и в кладовку – налево; а впереди стеклянная дверь приглашала в более просторный холл с другими боковыми дверями, через которые можно было пройти либо направо, в гостиную, по праздникам используемую в качестве столовой и где Амос слушал свои пластинки, без устали прохаживаясь вокруг стола и останавливаясь лишь для того, чтобы переставить иглу, либо налево – в подсобные помещения и комнаты для прислуги. Самую первую из них Амос называл «темной комнатой»: это и в самом деле было помещение без окон, в котором стояли вешалка для верхней одежды и старый гардероб, самое настоящее refugium peccatorum. Напротив же находилась лестница, которая вела на верхний этаж, где располагались спальни, ванные и другие практически неиспользуемые комнаты, две из которых стали хранилищем для зерна.