Серебряный меридиан - Флора Олломоуц Страница 3

— Интернет уже не помогает? — поинтересовалась Эмили.

— Это цитаты, мне нужны точные.

Ближе к вечеру, в кафе Риджент-парка, когда они вышли прогуляться, Фрея в лицах представила матери очередную анекдотичную ситуацию, случившуюся в редакции. На работе она порой была свидетелем таких «скетчей», какие с удовольствием взяла бы за основу комедийного сценария.

— «Божественная комедия», — смеялась Эмили. — Это, конечно, забавно, но что-то мы давно не говорили о тебе самой. Скажи мне, я не понимаю, почему ты живешь, как в монастыре? И в Америке, и в Европе ты одна не была. Что же сейчас случилось?

— Сейчас я, наконец-то, хочу быть собой.

Эмили пожала плечами.

— Живи, как хочешь. Это твой мир. Я догадываюсь, что твоя работа поглощает тебя целиком, и тебе часто ни до кого нет дела. Не знаю, в какие глубины ты погружаешься или на какие высоты возносишься, но нас с отцом настораживает твоя отстраненность от реальности. В кого ты превращаешься?

— Мамочка, когда лошадь неправильно седлают, наезднику все равно, а для нее — мучительно. Выздоровление не бывает быстрым. Мне тоже нужно время.

— Есть животные, которых не седлают. Ими наслаждаются, их холят, лелеют и ценят. Уж поверь мне, ты не лошадь.

Фрея улыбнулась.

— Я знаю. Но это в зоологии. Антропология гораздо занятнее. Нет, например, ничего обиднее, чем сказать поэту, что его стихи — это упражнения для хороших переводчиков чужих стихов, а сценарии — мечта психотерапевта.

— Безусловно, есть и гораздо более обидные вещи. Разве можно строить отношения на стихах или разрывать?

— Мне нужен друг, единомышленник.

— Друзья у тебя есть.

— Ты же понимаешь, о чем я. О дружбе, которая вырастает из любви, даже перерастает ее. И еще надо уметь прощать. Любовники прощать не умеют — И снова крайность. По-моему, это слишком категорично. И, кстати, любовник — совсем неплохо.

— Мама!

— Да… принять тебя трудно. Интересно, каким же ты его видишь?

— Я тебе скажу, — лицо Фреи стало откровенно мечтательным. — Умный и не спесивый. С чувством юмора и без цинизма. Добрый и не наивный. Честолюбивый и не скупой. Воспитанный и не избалованный. Артистичный и не самовлюбленный. Смелый и не безрассудный. С воображением и не прожектер. Умеющий хорошо говорить и в то же время слышать других. Красивый и не жеманный.

Эмили покачала головой.

— Тебе сказать, что такое бывает только в романах? Или ты сама уже это знаешь? — невесело спросила она.

— Значит, я живу в подходящей компании, — улыбнулась Фрея.

Позже, сажая Эмили в такси, Фрея на совет «не ломай глаза» обещала, что не станет работать ночью. Когда человеку за тридцать, для кого-то он все равно — ребенок.

Она шла домой медленно, засунув руки в карманы, откинув голову. Аромат загорелых августовских газонов и воды близкого озера действовал умиротворяюще. И было в этом что-то знакомое. Кто-то шел уже так, в таком ритме, такой походкой. «Я где-то это видела» — подумала она и тут же кивнула своим мыслям. Грегори Пек, «Римские каникулы». Ей говорили о сходстве с Одри Хепбёрн. Но сейчас она шла, как он. Словно в продолжение разговора с Эмили с кем быть в голове звучала песенка Лоры Марлинг «Путешественник»: «Так отдай меня путешественнику, да будет известно — я всегда была тем, кто я есть».

Дома ей предстояло записать разрозненные фрагменты нового сценария предположительно о продавце книг, жизнь которого перевернула одна, порванная при распаковке, страница. Сегодня Фрея видела его в магазине. Такое происходило постоянно. Истории, сюжеты, возникавшие из мелочей, обычно никому не заметных, приковывали ее внимание. Они становились сценариями. Или стихами. Над одними она работала долго, другие были готовы без единой правки. Это волновало и будоражило. Появлялась новая тема — пропадал аппетит, уходил сон. Порой хватало двух часов, чтобы выспаться. Все диктовало вдохновение, все было подчинено ему. Фрея Виола Фелина Миллер была поэт и драматург не по выбору и даже не по призванию, а по природе.

В субботу седьмого октября Фрея работала дома. На неделе она побывала на церемонии вручения премии «Адлер», которую в номинации «Лучший психологический детектив» получил роман Сары Нортон «Гротеск». Похожую на вытянутую и скрученную металлическую каплю фигурку актрисы, которую великий сыщик называл «Та Женщина» [6], в четвертый раз держали руки «Агаты Кристи» XXI века. Сара Нортон получила ее за свой тридцать седьмой детектив.

Фрея записала благодарственную речь писательницы, уточнила с агентом леди время беседы и условия встречи. Теперь запись интервью была открыта на большом домашнем ноутбуке в звуковой программе. Фрея монтировала ее для передачи в эфир. Идеально было бы рассказать слушателям о книге и ее авторе без участия самой героини. Глухой тембр, нервозный тон, пришепетывания — худшего сочетания для слушателей воскресной программы нарочно не придумаешь. Сара говорила, отвлекаясь от темы, покашливая, затягиваясь сигаретой, отхлебывая чай, надолго задумывалась и даже спросила, слышат ли их радиостанцию в Чили. Направить ее в нужное русло было сложнее, чем разгадать тайны сюжетов, ею придуманных. Нервотрепке, какую задала кропотливая работа по выемке из ее монолога крупиц доходчивой речи, позавидовал бы сам Хичкок. После таких встреч Фрея чувствовала, что теряет веру в человечество.

— Да, Боже мой! — прошептала она, когда бегунок программы в тысячный раз проскочил нужное место на звуковом графике. Работу приходилось начинать если не с самого начала, то с середины. И тут, как нарочно, зазвонил телефон.

— Привет! — почти крикнула Линда Аттенборо, подруга. — Такая погода, а ты дома!

— У меня работа.

— Какая?

— Высокохудожественная. У тебя что-то срочное?

— Ты придешь завтра к Маффину? Вечером, часов в девять?

— Вряд ли, я завтра работаю. Случилось что-то особенное или вы собираетесь просто так?

— Вечером будет что-то вроде презентации, а потом переместимся к нему.

— Нет, Ли, завтра не получится.

— Жаль, но, если сможешь, приходи. Тебе ото всех привет. Ты опять куда-то пропала и не звонишь.

— Просто много дел. Как Форд?

— Здоров. Про настроение не спрашивай. Сама знаешь, осень, у нас приступ меланхолии.

— Значит, все нормально.

— Да, вполне. Приходи. Пока.

— Спасибо, пока.

Фрея выключила звук в телефоне и вернулась к работе. Прошло около четырех часов, прежде чем она, с облегчением вздохнув, сохранила готовую передачу на съемном диске. «Все чудесатее и чудесатее», — думала она о человеческих странностях. А я сама? Мама права, не мне жаловаться на других. Но так хочется поговорить с кем-нибудь нормально, увидеть спокойные глаза. В кого ты превращаешься? В мизантропа.