Жабы и гадюки. Документально-фантастический роман о политической жизни и пути к просветлению в тридцати трёх коэнах - Герман Садулаев Страница 3

В общем, это всем надоело и моего отца, профессора Сагалаева, уволили из института, перестали публиковать его работы и вообще вычеркнули из листа учёных черкесов. Отец мой сел дома и продолжил писать свой опус магнум – историю готов, которую он вряд ли когда-нибудь допишет до конца и уж точно никогда не опубликует. Чистые черкесские историки были по-своему правы. Сагалаева мало интересовала история касогов-черкесов и прочих кавказских племён. Он жил и дышал готами. Хотя это и так понятно. По моему имени. Ведь он назвал меня в честь короля Готии, великого Эрманариха Амала Готского.

Я закончил среднюю школу в 1992-м году. Собачья выставка уже гуляла вовсю. Делать мне было в родной Карачаево-Черкесии нечего, и отец отправил меня учиться в Москву. Я поступил в МГУ. На исторический факультет. Вокруг был ужас катастрофы. Мы как-то учились, но сами не понимали, зачем. Как это всегда бывает во времена смуты, люди тянулись к оккультизму и мракобесию. Нет, не все. Нормальные люди тогда тянулись к револьверу и решали вопросы на стрелках. Но я был ублюдком, генетическим мусором. У меня не получилось бы стать ни ментом, ни бандитом. Я записался на курсы астрологии, которые вёл Павел Глоба.

Мне до сих пор стыдно. Я посетил несколько лекций и старательно конспектировал всю ту чушь, которую нёс этот «предсказатель», за всю свою жизнь не сделавший ни одного удачного прогноза. Но вскоре я был разочарован. Главным образом, глядя на своих соседей по креслам, «коллег», будущих «магов» и «астрологов». Это были одинокие женщины, часто старушки. Все они были бедными и некрасивыми. Над «курсами» Глобы висел явственный смог неудачи и плотного человеческого отчаяния, давно сгустившегося в пятый эликсир. Я сбежал, не дослушав оплаченный «курс».

Но там, у Глобы, от кого-то из приспешников «астролога», я узнал про открытый в Москве центр авестийской религии. И скоро я уже был там, среди московских зороастрийцев. А это было другое, весёлое сборище. Там вращалась молодёжь, экспериментировали с наркотиками, пили вино, готовили евразийскую социалистическую революцию, слушали Джемаля, Дугина, читали Мамлеева. И девушки там были. А для начинающего зороастрийца девятнадцати лет от роду наличие красивых девушек – немаловажный фактор для присоединения хоть к религии, хоть к революции, хоть к корпорации лысого чорта.

Через год я поехал из Москвы в Туркмению. Там, на развалинах зороастрийского храма, я был посвящён в маги. Я прошёл все испытания. Привратнику, сторожу раскопок мы дали бутылку водки и десять долларов, чтобы он нас не прогонял. Мы зажгли огонь и читали Авесту. Я стал магом, хранителем священного огня и получил новое имя – Вритрагхна, что значит «убийца дракона».

Потом я вернулся в Москву, но пробыл в столице недолго. Маг-супервайзер отправил меня открывать новый храм Ахурамазды. Почему-то в город Сыктывкар. И я организовал общину зороастрийцев и даже открыл храм. Храм мы открыли в бывшей автомастерской, она была из бетона и пожарники разрешили поддерживать вечный огонь. В городе Сыктывкаре я обратил в истинную веру пророка Заратуштры шестнадцать юношей и двадцать одну девушку. Я имел огромный успех. Если вы найдёте газеты того времени, то прочитаете, что Сыктывкар стали называть «городом огнепоклонников».

Это чрезвычайно обеспокоило местное отделение РПЦ. Однажды они устроили специальный крестный ход, чтобы прогнать нас, язычников и огнепоклонников. Я собрал своих адептов, числом тридцать семь, мы надели белые одежды поверх тёплых курток и шуб, взяли в руки факелы, сделанные так, как нас учили в пионерском детстве (красная палка, к ней прибита пустая жестянка, в жестянке – вата, пропитанная керосином) и вышли навстречу крестному ходу с зажжёнными факелами. А дело было тёмным зимним вечером. Крестный ход остановился и запел какую-то заунывную молитву. Мы в ответ грянули гимн из Авесты, переложенный на мелодию «Взвейтесь кострами». Конечно, мы победили.

Когда я был маленьким, я много мечтал. От дома до школы было идти два километра тротуаром вдоль главной улицы нашего городка, улицы Ленина. Два километра – это полчаса чистой мечты. Я мечтал о будущем. Мечтал стать великим полководцем, религиозным реформатором, музыкантом, богачом, писателем и поэтом, философом, властителем народов, завоевателем и отшельником, йогом, аскетом, монахом, любимцем женщин. Нисколько не сомневаясь в том, что всё это осуществимо, и не задумываясь, каким образом: одновременно или поочерёдно?

Не понимал я и того, что не могу стать великим не только во всех областях человеческой деятельности одновременно, или поочерёдно, но даже и в любой только одной, потому что мне недоставало качеств, которые всегда отличают успешного, выдающегося, тем паче, великого человека. Мне не хватало целеустремлённости, упорства, силы характера и жестокости.

Мне не хватало жестокости. Я был слишком добрым. Помню, у меня был сосед, мальчик из карачаевцев, которого звали Чингис. Чингис имел все задатки победителя, хозяина жизни. Он любил убивать лягушек. И делал это с особой жестокостью. Чингис ловил живую лягушку или, если удавалось – жабу. Затем Чингис обламывал ветку с акации. Ветки акации украшены острыми плоскими треугольными шипами. Чингис собирал шипы для своей операции. Он распинал земноводное на земле, приколов шипами за лапки. Потом вскрывал жёлтое брюхо живой твари самым лучшим, самым большим и острым шипом. Лягушка тряслась, дёргалась, хрипела. Чингис заливисто смеялся ярким, чистым и звонким детским лаем.

Когда я увидел это в первый раз, меня вырвало. В другой раз я набросился на Чингиса с кулаками. И был, конечно, побит. Чингис был меньше, ниже меня, но проворнее и злее. Он встретил меня подлым приёмом, подножкой, а потом сел сверху, схватил меня за волосы и заставил есть глину. А ещё он стал обзывать меня гадким карачаевским словом, которое означало головастика, лягушачьего малька, но звучало очень обидно.

Я назвал Чингиса своим соседом, но он жил не в нашем квартале. Рядом, но в другом – через улицу, через дорогу. Наш квартал на окраине одноэтажного городка назывался по-черкесски «лягушачьим хутором», потому что местность была заболочена. Весной здесь громко звучали лягушачьи трели, любовные романсы земноводных. В мелких прудах, канавах и просто лужах обитали мальки, лягушки и жабы.

Квартал Чингиса был сухой, стоял на пригорке. Никто там не жил. Только ящерицы сновали между грудами битого кирпича и всяческого строительного мусора. Чингис и его команда наведывались в наш квартал, чтобы повеселиться, поиздеваться над лягушками. Однажды мы с мальчиками лягушачьего хутора собрались и решили организовать сопротивление.

Если бы отрядом руководил я, то ничего бы не удалось. Но заводилой стал подросток по имени Тамир. Он был решительным и жестоким. Мы поймали нескольких пришельцев-чингизидов и долго чингизидили их руками, ногами, палками и камнями. Кажется, кому-то даже сломали руку. Но никто никому не пожаловался. Жаловаться было не принято.

У меня были хорошие отношения со своим отцом. Дома всем заправляла мачеха. Мачехе не нравилось, когда отец уделял мне слишком много внимания дома. Поэтому мы с отцом ходили гулять. Никогда не забуду эти прекрасные прогулки, эти часы нашего единения. Мне было всегда интересно с отцом, ему со мной тоже. Мы любили кидать камни, стрелять из рогатки, мы ловили ужей и ящериц и убивали их. Папа показывал, как надо точно стукнуть камнем или палкой по голове ящерицы, чтобы расколоть её череп. Глупые ящерицы, стараясь спастись, отбрасывали свои хвосты, даже если мы не держали их за хвосты. Но наши тяжёлые точные камни настигали пустые головы бесхвостых ящериц и мы с отцом весело смеялись. Никогда я не был и никогда уже, наверное, не буду так счастлив, как в те времена, в те дни и часы, когда мы с папой вместе охотились на рептилий.

Конец ознакомительного фрагмента