Ветряные мельницы надежды - Кэтрин Райан Хайд Страница 3

Когда Делайла почувствовала, что мой рассказ закончен, она воскликнула:

— Уууууух тыыыыы!

— В каком смысле?

— Вот тебе и первая искра, сынок! То самое электричество!

— В каком смысле? — повторил я.

Вообще-то я в курсе, про что речь, я ж не идиот, в конце концов. А спрашивал я… спрашивал… почему эта искра проскочила между мной и именно той женщиной? Почему ни с какой другой? И почему раньше ничего подобного не было?

— Очень просто. Ты же мальчик. И ты пока жив, слава богу. И ты больше не ребенок. Вот тебе и весь смысл, сынок.

Да, но все это я и так знал.

Мы немного прошлись молча. Но с Делайлой это ничего, даже приятно.

Ее вентилятор зажужжал по-другому, потом завыл натужно, лопасти завертелись медленнее. Делайла стукнула моторчиком по палке, тот вроде ожил, но тут же совсем сник.

Делайла остановилась, я тоже. Она смотрела на синюю пластмассовую «ракету», как водитель под капот заглохшей машины заглядывает. Будто прикидывала, что ж это такое с мотором случилось и как бы его запустить.

— Батарейки сыграли в ящик. Вот дурья голова — забыла зарядить. — Делайла вздохнула — тяжело вздохнула, совсем не так, как когда включала вентилятор, — и сунула в карман своих великанских брюк.

— Но я ее даже не знаю. Никогда в жизни не видел.

— Без разницы, сынок. Между людьми это либо есть, либо нет. И они это чувствуют сразу — стоит только им увидеть друг друга. Стоит только встретиться взглядом, даже в толпе. Знаешь, это как в песне поется.

В какой еще песне? Но я не стал спрашивать.

Через минуту-другую мы проходили мимо магазинчика, где продают дешевые сувениры для туристов: разные открытки, маленькие копии статуи Свободы. И веера — я в витрине увидел. Не на батарейках, конечно, а старомодные такие, на палку смахивают, если сложить. А если развернуть — то на мехи аккордеона, только разукрашенные японскими или китайскими картинками.

— Подождите секундочку, — сказал я.

Ей, кстати, явно не мешало передохнуть немножко. Я оставил ее у витрины, а сам влетел в магазин. Ага, точно — влетел внутрь. Хотя и умирал от страха перед незнакомыми людьми. Но ради друга я постарался забыть о том, что сердце колотится как сумасшедшее.

Веер обошелся мне всего в доллар девяносто девять — это примерно десятая часть моих карманных денег на неделю, — но видели бы вы глаза Делайлы! Судя по ее взгляду, я ей новенькую машину купил или норковую шубу. Делайла сразу раскрыла подарок, прикрыла им пол-лица и кокетливо обмахнулась — типа гейшу из себя изображала. А когда опустила веер, захохотала так, что наверняка даже в магазине услышали.

— Сынок, сынок… До чего ж ты славный мальчик! — отсмеявшись, сказала она. А потом опустила ладонь мне на макушку, наклонила меня — она ведь гораздо ниже — и поцеловала в лоб.

Мы пошли дальше. Всю дорогу Делайла обмахивалась веером, и, клянусь, ей стало гораздо лучше.

— Поздравляю, сынок!

— С чем?

— С тем, что живешь на этом свете. Надеюсь, очень скоро с тобой повторится что-нибудь похожее на вчерашнюю ночь.

Я на этом настаиваю. Это очень, очень важно. Не случилось ни-че-го. Я всего-то посмотрела на мальчика, почти совсем ребенка. А он посмотрел на меня. Карл и тот бы не нашел причин злиться. Верно ведь?

Только он все равно разозлился бы. Крышу вагона прошиб, если бы рядом сидел.

Вообще, если подумать, называть того парня ребенком — неправильно. Он уже совсем не ребенок. Росту, должно быть, футов шесть. Это у меня просто пунктик такой: раньше куда ни глянь — все были старше меня. Вот теперь любой, кто хоть капельку моложе, и кажется мне ребенком.

А парню-то, наверное, лет девятнадцать.

Господи, все равно же совсем сопливый. Где была моя голова?! О чем я только думала!

Ни о чем я не думала, вот в чем дело. Разве в такие моменты о чем-нибудь думаешь? Так бывает, когда пытаешься на ощупь вкрутить лампочку и тебя тряханет. Током ударит. Ты ведь заранее такого не планируешь и уж точно не предвидишь. Случается, электричество пробивает само по себе.

Самое смешное — совершенно непонятно, что такого в этом парне. Он не из тех, кто привлекает внимание. А я так и вовсе на мужчин не смотрю, ни на улице, ни в подземке. В смысле — смотрю, конечно. Но не так. Попробую объяснить: думаю, ничего в нем не было такого, на что я обратила бы внимание, если бы та самая искра не проскользнула между нами, и — бах — как током ударило.

Хотя должна признаться, его волосы мне понравились. Густые. Я не привыкла к таким — у Карла и Си Джея натуральный пушок. И Натали с волосами не повезло, хотя она и темненькая, в меня. Унаследовала мой цвет, но не густоту волос. А жаль. Зато у этого парня шевелюра такая, что на двоих хватило бы. Еще и кудрявая. Завитки падали на лоб, но такие волосы, мне кажется, как бы ни легли — все будет хорошо, вроде так и было задумано. Удобно, наверное. По крайней мере, о прическе не надо переживать.

А в остальном — парень как парень, я и смотрела на него как на любого другого. Абсолютно ничего не ждала. Не ждала — но получила.

Такого со мной никогда не случалось. Клянусь. Ни разу за семь лет жизни с Карлом. Точнее, уже почти за восемь лет. Само собой, я вижу мужчин вокруг. Могу отметить, что вот — симпатичный парень. Но это только мысль, не больше. Как если бы я увидела красавца в глянцевом журнале. С тех самых пор, как рядом со мной Карл — то есть, по-моему, целую вечность, с моих пятнадцати лет, — у меня ничего, никогда и ни с кем не было.

Иногда мне кажется — это из-за Карла, который наверняка тогда бы такое устроил. А он не устает в красках расписывать, что он устроил бы. Регулярно. Но в глубине души я знаю, что причина не в этом. Потому что страх может отвратить человека от поступка, но не от чувств, правильно?

Нет. Я верна Карлу, потому что он мне дорог и близок.

Только вот как сюда вписывается та ночь — вопрос.

Из вагона я выскочила, когда парень спал. Специально. Не нужны мне проблемы.

Если отец включал одну из своих записей с операми — значит, вечер затягивался надолго. Я понимал это, едва иголка касалась пластинки. Да-да, знаю, о чем вы подумали. Игла патефона?! Какой сейчас век, простите? И тем не менее. Вот вам еще один штрих к портрету отца.

Лично я ненавижу оперу. Да что там — я ее презираю.

Зато отец всегда ее обожал: опера его успокаивала. Потому он просиживал в своем кресле на час-другой дольше и снотворное свое глотал на час-другой позже.

А я сидел в своем кресле, пытаясь читать. Именно — пытаясь. Потому что на ту неделю мне было задано «Поминки по Финнегану» [1]. Фуфло. Та же опера, только на бумаге, если хотите знать мое мнение. Музыка била по ушам, глаза мозолили «Поминки»… Будто со всех сторон обложили. Но главная беда в том, что я хотел ускользнуть из дома. А пока отец не уснет, об этом можно и не мечтать.