Проклятие семьи Пальмизано - Рафел Надал Страница 3

Второй год подряд горе стучалось в двери Пальмизано в самую необыкновенную ночь года. Выходя с рождественской мессы, люди узнали о смерти Джузеппе ди Джованни (11). В конце сентября старший из Пальмизано чудом спасся при взрыве, когда австрийцы сделали подкоп и заложили взрывчатку под итальянские позиции на Монте-Чимоне, однако три месяца спустя он был убит в стычке недалеко от перевала Стельвио. Джузеппе направили в Альпы, в горные войска, так как он был специалистом по строительству шахт и его умение очень пригодилось в странной войне, которая разворачивалась на Альпийском фронте: вместо того чтобы атаковать друг друга на поверхности, под открытым небом, итальянцы и австрийцы старательно копали тоннели и закладывали взрывчатку под неприятельские позиции. Под землей, в недрах гор, Джузеппе дал бы фору кому угодно, но наверху, патрулируя заснеженные просторы на высоте порой более двух тысяч метров, он никогда не чувствовал себя уверенно.

За последние недели зимы и всю весну 1917 года не пришло ни одной телеграммы, и отсутствие новостей, казалось, опровергало худшие опасения. На деле же перерыв объяснялся тем, что из-за суровых погодных условий на всем Европейском континенте военные действия почти совсем прекратились. Когда погода улучшилась, проклятие снова дало о себе знать. К Троице стало известно о смерти Катальдо (12) в Албании – как раз когда страна превратилась в итальянский протекторат и официально вражда закончилась.

А осенью произошла катастрофа при Капоретто: Изонцский фронт был парализован, итальянские войска отступили по всей линии от Адриатического моря до Вальсуганы, почти до самого Тренто, потеряв больше трехсот тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. В один и тот же день, 25 октября 1917 года, всего в нескольких километрах друг от друга пали Вито (13), Джулио (14) и Анджело Джорджо (15). Все трое остались без патронов и были застрелены из ружья в упор, пока офицеры беспорядочно бежали, забыв даже дать приказ об отступлении. Все трое были новобранцами, как раз весной им исполнилось восемнадцать. Когда до Беллоротондо дошли вести о тройном несчастье, все окончательно убедились в том, что ни один мужчина из семьи Пальмизано не переживет этой безжалостной войны и не избегнет родового проклятия.

Все в деревне привыкли считать Доменико (16) добряком, человеком со счастливым характером, который всем доволен. Самые жестокосердные держались с ним как с дурачком и поднимали на смех, но он не жаловался, потому что не видел злого умысла в обращенных к нему словах. Не знавшие его удивлялись неизменной улыбке, из-за которой он казался блаженным, но на самом деле она была лишь проявлением его простодушного счастья. Дома в детстве он получил немало тычков за то, что вечно разевал рот и считал ворон. Из-за этой его природной неспособности сосредоточиться школьные учителя также щедро осыпали его затрещинами, пока не признали неспособным учиться и не оставили попыток исправить его подзатыльниками.

Когда Доменико вырос, обнаружилось, что он не такой уж дурачок, каким кажется, – неутомимый, способный работник, особенно если речь шла о выращивании оливок, он был крепок, как дуб, и не смотрел на время: чем больше работал, тем счастливее казался. На войне он тоже сумел заслужить уважение. Он вызывался добровольцем на самые опасные дела, никогда не обсуждал приказы и ничего не боялся. На самом деле он просто не думал о смерти, абстрактные мысли сроду не приходили ему в голову. Так что в бою все старались держаться поближе к нему. Вечерами, в укрытии, он вспоминал дедушку, который всегда брал его с собой, когда шел в оливковую рощу, и обращался с ним, как с самым нормальным из всех окружающих. Доменико скучал по деду.

– Похоже, зададут нам сегодня жару! – бросил вместо приветствия сменившийся с караула Камброне, входя в блиндаж. – Капитана вызвали в командный пункт. Сдается мне, альпийские егеря готовят новую атаку, пока погода не испортилась, – заключил он, вытягиваясь на своем ярусе койки.

Доменико уже сбился со счета, сколько раз они отбивали и теряли эти чертовы позиции на плато Азиаго, на полпути между Виченцей и Тренто. Глядя на Камброне, который испуганно смотрел на него со своей лежанки, он и представить себе не мог, какая готовится мясорубка. Камброне же, напротив, стоя на посту, заметил непривычное оживление и уже чувствовал, что атака австрийских горных батальонов этим утром, 4 декабря 1917 года, будет не похожа на предыдущие.

– Дай-ка глянуть на твою подружку, – сказал он срывающимся от волнения перед неизбежным сражением голосом.

– Засмотришь, самому не достанется, – ответил Доменико с нервным смешком.

Перед отправкой на фронт, за несколько минут до отхода поезда, он купил в Бари открытку с голой девушкой. За два года войны он изучил ее вдоль и поперек, да и не только он, но и добрая половина роты. Полностью обнаженная девушка позировала, опираясь на табурет в цветочек, подле застланной бархатным покрывалом постели, на которую так и хотелось прилечь. Левую руку она нарочно отвела назад изящным жестом, отчего грудь красиво поднялась. «Всегда готова!» – говорили парни, снова и снова жадно разглядывая грудь девушки. Волосы были волнистые, черные, как шелковые. Длина ровно такая, чтобы пышные локоны падали на затылок, а над ухом лежал крупный завиток. Другую руку девушка согнула в локте и непринужденно положила ладонь на правое плечо, мягко склонив голову так, что щека касалась кисти. Нежный взор был устремлен куда-то вдаль, словно сквозь фотоаппарат. Настоящий ангел. Никто в роте никогда не видел девушки красивее. Все называли ее «подружкой Пальмизано».

Когда накатила серая волна австрийских горных стрелков, противоречивые приказы посыпались один за другим, становясь все более абсурдными. Сразу стало ясно, что защита позиций обернется катастрофой, и итальянцы кинулись врассыпную, способствуя тем самым полной победе нападающих и увеличивая и без того большие потери бегущих. Доменико, Камброне и Кампана несколько часов оборонялись на своем участке. Трое товарищей по блиндажу стали неразлучны и всегда сражались в первых рядах. Лишь увидев, что их вот-вот окружат, они отступили и с удивлением обнаружили, что офицеры давно покинули командный пункт.

В долине они нашли остатки бежавшего несколькими часами ранее батальона. Кампана и Камброне присоединились к своей поредевшей роте, а Доменико прошел мимо и зашагал дальше. С него было довольно двух лет яростных боев на передовой. Он решил вернуться домой.

На дорогах творилась полная неразбериха, и никто не удосужился проверить его документы. Также никто не спросил у него билет и не заинтересовался его личностью ни в одном из поездов, на которых ему довелось ехать. Но когда через неделю он прибыл в Беллоротондо, его поджидала военная полиция – и задержала как дезертира.

Утром следующего дня, когда Доменико увозили в расположение части в Бари, он впервые после возвращения увидел дедушку – тот стоял на обочине, держа спину прямо.

– Nonno, nonno! [6] – закричал Доменико, не понимая, почему дедушка не подходит к нему и почему конвоиры не позволяют ему самому подбежать к деду. Парень, казалось, обезумел и все кричал и кричал. Старик Пальмизано не выдержал и, в отчаянии от того, что не может ни обнять внука, ни объяснить ему, что происходит, поспешно скрылся.