Невероятная история Макса Тиволи - Эндрю Шон Грир Страница 30

— Я и не думала, что увижу сегодня чью-либо смерть, — призналась Элис, когда мы закончили обмениваться шаблонными фразами, принятыми при знакомстве.

— Никто бы не подумал.

— Я ожидала самого обыкновенного дня. — Элис улыбнулась прежней улыбкой. — Простите мою болтливость, это все нервы. Я хотела купить фотоаппарат. И целый час рассматривала различные модели, а когда сказала учтивому на вид продавцу, что выбираю фотоаппарат для себя, он присвистнул и заявил: «Что вы, мисс. Женщинам с этим механизмом не управиться, уж больно нежные у вас пальчики». Я так рассвирепела. Стрелой вылетела из магазина. Я злилась на этого нелепого человека за его глупые слова. Вот чем я занималась, когда случилось несчастье. Гневалась. Мысленно ругалась с продавцом. И тут. Н-да.

— А я уплетал соленый огурец.

— Ну и как?

— Вкусно.

— Вот видите, разве подобные мелочи не прекрасны? Например, когда вы просыпаетесь утром и думаете, что день пройдет отлично.

— Да.

— Я хочу сказать, вы ведь не смотрите в зеркало с мыслью: «Так, приготовься, вдруг увидишь днем что-нибудь ужасное».

— Нет.

Мы синхронно уставились на оставшиеся чаинки, я уже достаточно узнал от мамы, чтобы предсказать по ним удачу в любви, однако вслух ничего не произнес. Я налил нам по новой чашке чая. В конце концов для моей любимой Элис я всего лишь незнакомец.

Она вздохнула, выпрямилась и огляделась.

— Все так странно и неловко. Мне лучше уйти, благодарю вас.

Ужас. Она не могла уйти, пока не могла. Элис была замужем, наши жизни не пересекались, я даже не мог надеяться стать ее другом. И все же отпустить ее, едва увидев и осознав, что почти ничего не изменилось, я не мог. Вопреки их опасениям мы просим тех, кто нас не любит, лишь об одном. Нам не нужны ни симпатия, ни упреки, ни сострадание. Мы просто хотим знать — почему.

— Посидите еще немного. Вы бледны. Едва в обморок не падаете.

— Вы заметили?

— Что вы, просто я…

Элис улыбнулась и посмотрела мне в глаза — чаинки не обманули!

— Как ужасно сознавать, кем ты стал. Теперь я женщина, которая падает в обмороки. — Элис рассмеялась, звонко, словно ручеек.

— Нет, — запротестовал я. — По вам не скажешь.

— Я превратилась в одну из тех, кого раньше презирала. В героиню дешевого романа.

Она со смехом протянула руки, будто смиряясь с приговором судьбы. И при этом она нисколько не походила на таких героинь: моя Элис была одета в черную блузу и такую же юбку, шею укрывал белоснежный шарф, заколотый старомодной брошью — я узнал брошь миссис Леви и вспомнил, что внутри лежал локон моей первой любовницы. Волосы ее скрывались под откровенно мужской водительской кепкой. Однако помимо строгой одежды на Элис был причудливый жакет, каких я еще не видел: с широкими лацканами, приталенный, расшитый восточными узорами и завитушками. Не то чтобы он был слишком модным, скорее излишне эксцентричным. Женщины в магазинах возмущенно перешептывались. Элис не обращала на них внимания.

Она стукнула по столу кулаком и воскликнула:

— Я не должна падать в обмороки! Я не хочу быть одной из жеманных пустышек! Мне и раньше доводилось видеть, как гибнут люди.

— Успокойтесь. Выпейте чаю.

Она уставилась в угол комнаты. Казалось, Элис сейчас где-то далеко…

— В Турции — несколько лет назад я путешествовала по Азии — я видела человека, который брел по улице, отравленный. Потом он замертво рухнул на ковер, всего в паре футов от меня. Его лицо исказила гримаса… страдания, наверное. Мусульманки так причитали. — Элис потрясающе изобразила горестный и нежный плач. — И я не упала в обморок.

— Вы путешествовали по Азии?

— С мужем. — Элис наконец заговорила на эту печальную тему. Понятия не имею, почему она осталась со мной и пила чай, рассказывая незнакомцу о своей жизни, однако она продолжала: — А тот человек… Я порой гадала, не сам ли он добавил в свой мятный чай мышьяк. Из-за любви, наверное. Просто не ожидал, что предсмертная агония столь болезненна, отвратительна, глупа и неромантична. Вот и получил по заслугам. — Она рассмеялась, будто ветер задел колокольчики, а потом — о чудо! — покраснела.

Я хотел от Элис только одного. Не заставить ее полюбить меня — на это я даже не надеялся, — а просто ответить на вопрос, годами после ее исчезновения сводивший меня с ума. Я переживал как зритель, у которого фокусник взял серебряный доллар и растворил монетку в воздухе. Мне не нужен мой доллар. Я лишь хочу знать, как она это сделала. Я лишь хочу знать, где от меня прятали Элис эти годы.

А Элис все говорила.

— Знаете, пожалуй, я не хочу чая. Им не искупить пороки. А сейчас настала пора потворствовать порокам, вы не думаете? После такого ужасного события.

— У меня не так много пороков.

— Это потому что вы мужчина. Для женщины любая мелочь — грех. Вы не знаете, здесь подают вино?

Она подняла руку и подозвала официанта, потребовав бокал вина. Желанного напитка в чайной не оказалось, ко всему прочему, официант всем видом возмущался подобной просьбе от леди, да еще в полдень. Элис выглядела раздраженной.

— Мы можем отправиться в другое место, — предложил я.

Элис возмущенно вскинула брови.

— Забудьте. Поскольку меня тут никто не знает, а с вами мы вообще незнакомы, я закурю. Не протестуйте, а то разочаруюсь в вас. И маме моей не говорите.

— Я не представлен вашей матери, так что не скажу.

— Вы милый, — проворковала Элис, и я зажег ей сигарету. В тот миг она заметила мою зажигалку — давний подарок Хьюго — и выгравированную на ней кувшинку. — Это из цветочной оранжереи?

Я убрал зажигалку в карман.

— Ви… Видимо, да. Мне подарили.

— Хм, старая оранжерея. Вы не знаете, «Королева Виктория» еще жива? Еще цветет?

— Я давно там не был.

Элис посмотрела в чашку и полностью успокоилась. Еле слышно она произнесла: «Я так долго отсутствовала…» Элис мысленно уже была там, куда я не мог за ней последовать. С таким выражением лица она казалась незнакомкой.

Я не опечалился переменам в Элис. Все ее прежние любовники, должно быть, смотрели на эту красавицу, взрослевшую от четырнадцати до тридцати двух лет, полную отчуждения и грусти, с чувством легкой тоски об утраченном. Но я не тосковал, я был другим. Я знал не только поверхностные детали — ее глаза, ее голос, ее радость, — которые время вымывает из тела. Я знал ее легкое покашливание от скуки; знал запах анисовых капель, которыми она пропитывала сигареты; знал, как вздрагивает ее третий позвонок, когда в голову приходит интересная идея; знал, как дрожат ее веки от злости на чью-нибудь глупость; знал, что к ее глазам подступают слезы за миг до того, как она рассмеется; знал беспокойные вскрики во сне, радостное пение в ванной, обкусанные ногти и ее храп. Над мелочами, которые я знал, над Элис, которую я знал, время не властно.