Тайная жизнь растений - Ли Сын У Страница 30

— Своего первенца.

Она могла не продолжать. В той ситуации, казалось, этих слов достаточно. Ей было, что сказать, а мы хотели еще многое услышать, но в тот момент все было бы лишним.

Как мы уезжали из Намчхона, как возвращались в Сеул? Те двое суток показались двумя годами, нет, двумя десятками лет.

Мы с братом воскурили благовония в усыпальнице. В обшарпанном помещении было тихо. Посетителей почти не было, а те немногие, что были там, будто договорились помалкивать. Некоторые мельком посматривали в нашу сторону и перешептывались между собой. Мать села в уголке комнаты. Она смотрелась здесь неуместно, как смотрится дерево, по ошибке пересаженное в чуждый для него ландшафт. Она чувствовала себя не в своей тарелке, ибо ее присутствие здесь выглядело двусмысленно. Она не знала, может ли занимать это место. Ей никак не удавалось собраться с мыслями — хуже того, она вообще не знала, что и думать. Ни мать, ни мы толком не понимали, имеем ли право быть здесь.

На самом деле брат был смущен и озадачен больше всех. Однако держался он гораздо спокойнее, чем я. Всегда была угроза, что у него случится припадок, поэтому я никак не ожидал такого необъяснимого самообладания с его стороны. Брат зажег благовония, долго сидел, преклонив голову в память о покойном, потом занял место рядом с матерью. Мне бросилось в глаза, что в тот момент он взял руку матери в свою. Как будто ему уже давно все было известно. Я вспомнил слова матери о «первенце», в которых была гордость, уверенность в себе, но у меня в голове по-прежнему многое не укладывалось.

Я с недоумением наблюдал, как некоторые из пришедших, узнав мать, подходили с ритуальными земными поклонами. Один из гостей привлек всеобщее внимание. Это был седой горбатый старик с морщинистым лицом. Он с первого взгляда узнал мать. Тут же подошел и, опустившись на колени рядом с ней, заплакал. Она пыталась поднять его, но он не хотел вставать. Матери пришлось сесть на пол рядом с ним.

Всхлипывая от рыданий, он говорил о том, что сильно виноват перед матерью и покойным. Он захлебывался в слезах, и было трудно разобрать его слова. Но было несложно догадаться, что он ищет прощения матери и хочет освободиться от груза вины, который уже долгое время тяготит его. Он без конца повторял, что виноват. Восклицал, что уже давно пришло его время умирать, а эта треклятая жизнь все никак не закончится. Однако он не оправдывался. «Может быть, вы и простите, но тогда, тогда — какую службу я вам сослужил!»

Мне кажется, я понял, кто это. Единственный человек, который знал о том месте в Намчхоне, которого «не существовало на земле», и где мать и ее возлюбленный были так счастливы. Это был тот, кто привел к ним других людей. Тот, из-за которого в мир чистоты, принадлежавший только им, ворвались мужчины в черных костюмах. Они заставили поверить, что рая на земле нет, и отобрали у матери ее любовь. Возлюбленный исчез, пропал без следа, тем временем у нее родился ребенок, время шло, но любимый все не появлялся. Это безупречное исчезновение не укладывалось в голове, но — что ей оставалось? — Мать смирилась и вышла замуж за другого. Прошло еще много времени, десятки лет, и вот она вновь встретила своего любимого в том самом месте, вне реального мира.

— Этот господин недавно сообщил мне обо всем. Пригласил сюда… — обратилась к нам мать.

Бедный старик заплакал еще горче, будто из всех грехов, совершенных им за всю жизнь, этот был самым тяжким.

— Я еще раньше сообщил бы вам, да господин настрого запретил мне делать это, приказал ни в коем случае вам не звонить, поэтому я… — Его душили слезы.

Старик обращался не только к матери, но и к нам с братом, и мы чувствовали себя совсем неловко.

— Он сказал, что не будет больше лечиться. И велел привезти его сюда. Где-то полгода назад это было, он говорил, что хочет провести здесь последние свои дни.

— Тридцать пять лет прошло, — грустно проговорила мать.

— Все эти тридцать пять лет господин помнил о вас, — всхлипнул старик.

— Я тоже не забывала о нем, — ответила мать.

— Все в мире поменялось, и вот, наконец, господин решил, что может вернуться на родину. Но тут ему стало только хуже. — Старик так убивался, будто хозяин заболел по его вине.

— Оказывается, он был за границей. Его выслали из страны, так что о возвращении не могло быть и речи, да и весточки о себе он подать не мог, — сказала мать, обращаясь на этот раз ко мне.

— Если бы господин умер так и не встретившись с вами, это была бы трагедия. Не мог я этого вынести. Ослушался господина, а он будто чувствовал что-то. В тот день, когда вы приехали, у него было ясное сознание — проснувшись утром, он в первую очередь попросил умыться. А потом приказал усадить его на скамью под пальмой, — рассказывал старик.

— А я и не знала, что здесь растет такая чудесная пальма. Когда я приезжала сюда несколько раз, думая — вдруг мы встретимся, то этой пальмы не видела.

— Хозяин тоже был поражен. В день нашего приезда он, увидев эту высоченную, до неба, пальму, все повторял: «Не может быть, не может быть».

— И правда, не может быть. Но дерево выросло, значит то, во что нам трудно поверить — возможно.

— В солнечные дни хозяин любил подолгу сидеть на скамье под пальмой. Он рассказал мне ее историю.

— В тот день, много лет назад, гуляя по берегу моря, мы нашли на песке диковинное зернышко, — мать смотрела по очереди то на меня, то на брата.

— Хозяин сказал, что оно попало сюда через Тихий океан из Бразилии, а может быть из Индонезии, — взволнованно заметил старик.

— Он закопал зернышко на обрыве перед домом: кажется, он хотел проверить, приживется ли это экзотическое дерево из тропиков в Намчхоне, который принадлежал нам и только нам, — со вздохом сказала мать.

Она рассказала, как тогда они замолчали, задумавшись об этом зернышке, пересекшем Тихий океан: не символ ли это их умопомрачительной любви? Они поставили свою любовь на это зернышко. Все их упования и чаяния сосредоточились на этом дереве: вырастет или нет?

— Если честно, мы не верили в то, что такое возможно, — сказала мать. — Почва тут другая, климат тоже…

Мать не закончила фразу. Почва тут другая, климат тоже, а ведь выросла огромная, до неба пальма — на глазах у матери появились слезы. «Символ любви» — надо же, я сам был растроган чуть не до слез. Теперь я понимал ту ирреальную сцену, которую видел из своего укрытия, то странное поведение матери на утесе, над которым высилось огромное дерево. Кажется, я начал догадываться, почему обнаженное тело матери, слившееся с телом больного старого человека — ноги к ногам, грудь к груди, лицо к лицу — не выглядело бесстыдным, но, напротив, казалось таким целомудренным.

На обратном пути в машине мы молчали. Мать смертельно устала, а брат, наверно, пытался собраться с мыслями. Гнетущее, тяжелое настроение овладело нами. Я вел машину, глядя прямо перед собой. Однако вести было непросто: из головы не выходил рассказ о зернышке из бразильских или индонезийских джунглей, которое пересекло Тихий океан, попало на вершину холма и выросло здесь в огромную пальму, смотревшую теперь на Тихий океан с высоты. Почва тут другая, климат тоже, а зерно несколько лет в чуждой для него земле боролось за то, чтобы дать росток. Оно не только боролось, но приспосабливалось и терпеливо ждало. До тех пор пока здешние климат и почва не стали для него родными.