Жемчужная Тень - Мюриэл Спарк Страница 30

Несколько недель я ждала, когда Ричард наконец предложит убираться отсюда. Сама я предложить это боялась, а то еще всю оставшуюся жизнь будет жалеть о таком шаге. Наш длительный отпуск должен был начаться только через год. Очередной — через несколько месяцев. Наконец он сказал: «Не могу здесь больше жить».

Мне хотелось вернуться в Англию. Я даже думать ни о чем другом не могла.

— Мы не можем здесь больше оставаться, — сказала я, словно играя роль в пьесе.

— Ну что, собираемся и едем? — сказал он, и я ощутила огромное облегчение.

— Нет, — сказала я.

— Да, жаль собирать манатки, — сказал он, — когда мы оба так далеко продвинулись в изучении тропических болезней.

В общем, на следующей неделе я уехала. А Ричард с тех пор продвинулся в изучении тропических болезней еще дальше. «Жаль, — сказал он накануне моего отъезда, — если то, что случилось, станет между нами».

Я собралась и отправилась навстречу славной жизни, еще до того как установилась сухая погода, после которой снова начнутся дожди и все будет так предсказуемо.

© Перевод. Н. Анастасьев, 2011.

Сразу за мэрией расположен лесистый парк, который под конец ноября начинает втягивать прямо в себя некое прозрачное голубое облако, и, как правило, до середины февраля весь парк плавает в этой дымке. Я прохожу мимо него каждое утро и всякий раз в самом центре туманного образования вижу Джонни Геддса, сгребающего листья. Время от времени он останавливается, резко вздергивает свой удлиненный череп, смотрит с возмущением на груду листьев, так, словно ее не должно там быть, и возвращается к работе. Сгребанию листьев он обучился в годы, проведенные в психиатрической лечебнице; именно этим делом его там занимали, а когда выпустили на волю, городской совет нашел для него листья для уборки. Но возмущенное подергивание головой выглядит для него совершенно естественно, ибо эту привычку он усвоил, еще когда считался наиболее перспективным, и жизнерадостным, и общительным выпускником своего года. Он выглядит гораздо старше своих лет, ведь с того времени, как Джонни основал общество искоренения Рождества, не прошло и двадцати лет.

Тогда Джонни жил со своей теткой. Я была школьницей, и на рождественские праздники мисс Геддс подарила мне брошюру своего племянника «Как разбогатеть на Рождестве». Название очень привлекательное, но выяснилось, что разбогатеть на Рождестве можно, лишь покончив с самим Рождеством, так что я сразу отложила брошюру в сторону.

Однако это была только первая его попытка. В ближайшие три года он основал свое аболиционистское общество. Его новая книга, «Покончи с Рождеством, иначе все мы умрем», пользовалась в городской библиотеке большим спросом, и я оказалась в самом хвосте очереди. На сей раз аргументы Джонни звучали весьма убедительно, и, даже не успев дочитать книгу до конца, многие становились его верными союзниками. На днях я купила ее старый потрепанный экземпляр, и, несмотря на то что с тех пор прошло много времени, мысль о том, что празднование Рождества — преступление национального масштаба, звучит с прежней силой. Джонни показывает, что любая группа людей в королевстве сталкивается с угрозой неизбежного голода на протяжении периода, обратно пропорционального по своей продолжительности тому времени, когда одна из каждых шести индустриально-производительных групп — если только понятно, что имеется в виду, — перестает производить игрушки и принимается запихивать их в чулки. Он приводит сокрушительную статистику, согласно которой 1,024 процента времени, которое ежегодно убивается под Рождество на бездумные покупки и бессмысленные посещения церковной службы, на пять лет приближает нацию к окончательной гибели. Кое-кто из читателей запротестовал, но Джонни удалось разбить их невнятные аргументы, и общество искоренения Рождества уверенно набирало силу. И все равно Джонни не было покоя. В тот год мало того что все королевство буквально захватила рождественская лихорадка, так он еще получил по своим каналам информацию, что множество членов общества нарушили клятву воздержания.

Тогда он решил ударить по Рождеству в самое его основание. Джонни ушел со службы в городском канализационном хозяйстве, забыл обо всех планах на будущее и, заручившись финансовой поддержкой некоторых знакомых, на два года погрузился в изучение основ Рождества. После чего, весь излучая радость и торжество, издал еще одну, последнюю из своих книг, в которой утверждал, что Рождество было изобретением либо отцов-основателей, вознамерившихся таким образом умилостивить язычников, либо же самих язычников, предполагавших умиротворить отцов-основателей. Вопреки советам друзей Джонни озаглавил книгу «Рождество и христианство». Она разошлась в количестве восемнадцати экземпляров. От этого удара Джонни так и не оправился; к тому же получилось так, что примерно в это же время девушка, с которой он был помолвлен, страстная аболиционистка, подарила ему на Рождество связанный ею самою свитер. Он вернул подарок, присовокупив к нему экземпляр устава общества, она же вернула ему обручальное кольцо. Впрочем, в любом случае в отсутствие Джонни общество было подорвано его умеренными членами. Эти умеренные стали со временем еще более умеренными, и все предприятие развалилось.

Вскоре после этого я переехала и вновь встретилась с Джонни только через несколько лет. Однажды воскресным полднем, летом, я лениво бродила по Гайд-парку, где собралась куча людей послушать очередных ораторов. Небольшая группа окружила какого-то мужчину, державшего в руках плакат, на котором было начертано: «Крестовый поход против Рождества»; голос у него был устрашающий, завораживал он необыкновенно. Это был Джонни. Кто-то из присутствующих сказал мне, что Джонни бывает здесь каждое воскресенье, всячески поносит Рождество и скоро его, наверное, арестуют за непристойные выражения. Через некоторое время я прочитала в газетах, что его действительно взяли за нарушение приличий. А еще через несколько месяцев до меня дошел слух, что бедного Джонни поместили в психиатрическую лечебницу — ни о чем, кроме Рождества, он не мог ни думать, ни говорить.

После этого я о нем напрочь забыла, пока три года назад, в декабре, не осела близ городка, в котором Джонни провел молодость. Днем в сочельник я прогуливалась с приятелем, отмечая, что за время моего отсутствия изменилось, а что нет. Мы миновали удлиненный громоздкий дом, известный некогда тем, что здесь помещался арсенал, и я обратила внимание, что железные ворота широко открыты.

— А раньше их держали запертыми, — заметила я.

— Теперь это психиатрическая лечебница, — сказал мой спутник, — нетяжелым больным позволяют работать на воздухе, а ворота открывают, чтобы у них было ощущение свободы. При этом, — продолжал мой знакомый, — внутри все запирается. Каждая дверь. И лифт тоже. Его держат запертым.

Слушая приятеля, я остановилась у ворот и заглянула внутрь. Прямо у входа рос большой, с голыми ветвями, вяз. Рядом с ним я увидела мужчину в бежевых плисовых штанах, убирающего листья. Несчастный, он выкрикивал что-то про Рождество.

— Это Джонни Геддс, — сказала я. — Он что — здесь все эти годы?