Халтурщики - Том Рэкман Страница 30

Как обстоят дела у нее дома, она по привычке описывает с юмором, Найджел в ее рассказе выходит этаким комичным слугой.

— По вечерам он кормит меня виноградом, — говорит она. — Это входит в его обязанности.

— Неплохо устроилась.

— Все зависит от того, насколько вкусен виноград. Но погоди, я так и не узнала, что у тебя в жизни творится.

— У меня все хорошо, очень хорошо. В прошлом году были проблемы, но теперь все закончилось. Семейная болезнь. — Дарио говорит о депрессии, которой страдал и его отец: из-за нее в конце концов закончилась его карьера дипломата. Срыв у отца случился в 1994-м, на той же неделе, когда Кэтлин ушла от Дарио. — На работе к этому отнеслись по-человечески, — продолжает он. — Что бы ты ни говорила о Берлускони.

— Как, кстати, отец?

— К сожалению, он умер год назад — семнадцатого ноября две тысячи пятого.

— Как печально, — говорит она, — я любила Козимо.

— Я знаю. Мы все его любили.

— Надеюсь, у тебя все было не так серьезно, как у отца?

— Нет, нет, совсем не так. Да и лекарства сейчас лучше.

Они пробуют вино и осматривают бар: растущие в горшках лимоны, тихий фонтанчик, травянистый склон, ведущий к парку Вилла Боргезе.

— У нашей встречи есть повод, — признается Дарио.

— Ага, скрытый мотив, будешь нахваливать мне Берлускони?

— Нет, нет, с работой это не связано.

— Но я действительно хочу послушать об иль кавальере, — говорит она, — до смерти любопытно, каково работать с таким прекрасным человеком.

— Он хороший человек. Не стоит ставить на нем крест.

— Ты искренне так думаешь? Напомни, чем именно ты у него занимаешься? Связями с общественностью?

— Кэт, ну я хотя бы попытался. На самом деле я думал спросить тебя о другом — мне нужен твой совет.

— Давай.

— Ты все еще дружишь с Руби Загой?

У Кэтлин вылетело из головы, что Дарио знаком с Руби: в 1987 году все трое недолгое время стажировались в газете. А ведь именно она познакомила Дарио с Кэтлин.

— Руби-корректорша? — переспрашивает Кэтлин. — Мы с ней никогда особыми друзьями не были. А что?

— У меня с ней некоторые сложности, — отвечает он. — Мы сто лет не виделись, а несколько месяцев назад, вскоре после того как умер отец, я наткнулся на нее на улице. Мы договорились встретиться и чего-нибудь выпить, я оставил ей свой номер и совершенно забыл об этом. Но она позвонила, и мы увиделись. Просто посидели, ничего особенного. Но после этого она стала звонить мне на сотовый и вешать трубку.

— Странно.

— Это длится уже несколько недель. Она позвонила раз пятьдесят, наверное. Жена думает, что я ей изменяю.

— А ты не изменяешь.

Он лезет в миску за оливкой.

— Нет.

— Хм, — отвечает Кэтлин, — подозрительно.

Дарио поднимает глаза и улыбается:

— Я ей не изменяю. Честно. Хорошо, давай, может, сменим тему. Берлускони — ты хотела поговорить о Берлускони, да?

— Ладно, отвертелся.

— Что ты хочешь о нем узнать?

— Во-первых, как ты можешь на него работать? Он же такой клоун, делал и пластику лица, и пересадку волос.

— Я так не думаю.

— Да ладно.

— Кэт, не забудь, я за правых.

— Да, ты постоянно твердишь об этом. Как я тебя вообще выносила?

— А ты была за левых?

— Разумеется, — отвечает она. — Но неужели ты ничего получше, чем Берлускони, не мог найти?

— А ты ничего получше этой газеты не могла найти?

— Что это значит?

— Ничего. Прошу, постарайся не принижать меня, если можно. У тебя это слишком хорошо получается.

— Я тебя не принижаю, — Кэтлин на время смолкает. — И что значит «это у меня хорошо получается»? Такие у тебя воспоминания обо мне?

— Не только.

— Прости, если я была такой.

— Рождественские подарки у нас просто шикарные, — Дарио меняет тему. — В этом Берлускони непревзойден: торроне из меда и нуги, шампанское, фуа-гра.

Да, именно за этим она и пришла: получить информацию о том, как живется людям Берлускони, этого придворного шута Европы, из первых рук. В крайнем случае, Дарио расскажет ей нечто занимательное, что можно будет пересказывать на вечеринках. А может, даже нечто такое, что сгодится для статьи. Никто не откажется сделать репортаж о том, как Берлускони в очередной раз выставил себя на посмешище. Но погоди, погоди — она еще с прошлой темой не покончила.

— Надеюсь, я с тобой не слишком ужасно обходилась.

— Не глупи.

— Просто мне кажется, что это вполне могло бы быть и так.

— Ты же знаешь, как сильно я тебя любил.

Кэтлин берет оливку, но есть не спешит.

— Довольно прямолинейно.

Он говорит:

— Ты была доброта. — Он как будто сказал неправильно, хотя на самом деле английский у него безупречный.

— Вот теперь я чувствую себя просто дерьмом, — и Кэтлин съедает оливку.

— Я не говорил, что ты не была дерьмом.

Она смеется.

— Будь осторожен, сейчас я, наверное, еще дерьмовее, чем тогда.

— Наверняка. Но ведь так и должно быть? Человек с возрастом становится дерьмовее. Например — ты будешь в шоке — но я тут был несколько неосмотрителен с одной женщиной.

— Правда?

— Я же всегда презирал тех, кто изменял.

— Я знаю. Помню.

— Но я не чувствовал себя виноватым. И жене ничего не рассказал. Я был просто раздражен, я злился на Руби. Это я про нее, она была той женщиной.

— У тебя случился роман с Руби Загой? — переспрашивает Кэтлин и корчит мину. — С этой старой девой, которая работает у нас корректором?

— Я с ней не спал. Всего лишь поцеловал.

— А это считается за роман?

— Не знаю. Да это было просто смешно. Это произошло, когда мы пошли в бар. Честно говоря, вечер был скучным. Мы поспорили из-за какой-то мелочи, не помню, какой именно. Она обиделась. Я расплатился, пошел на улицу и стал ее ждать. Она вышла вся в слезах. Я попытался ее успокоить и — совершенно не понимаю почему — получилось так, что я ее поцеловал. Какое-то время мы целовались на этой улочке в Трастевере, неподалеку от ее дома. Я помню, что там пахло мусором. — Дарио смущенно ерзает на стуле. — Так вот, этим все и закончилось. Больше мы не общались. А через несколько недель она начала мне названивать. Как я уже сказал, звонит и молчит, вообще ничего не говорит. И это меня уже всерьез беспокоит. Намека она не понимает.