Бонсай. Метаморфозы любви - Кирстен Торуп Страница 30

Представь, что как-то хмурым днем мы рука об руку идем по пляжу. Сердито рокочет море. Мы собираем красивые камушки и ракушки. Камушки красные и черные, с маленькими блестящими кристалликами. Мы довольны. Камушки и ракушки — весь наш багаж. Небо над нами возвышается черным ступенчатым слоем облаков. Над горизонтом проходит светлая полоска неба. Облака сжимают полоску, пока она не становится светящейся шелковой лентой, а под конец — блестящей серебряной нитью.

Дни, годы лежат перед нами подобно бесконечной цветущей лозе. Мы — дети вечности. Ты красива. Твои волосы, грудь. Печальные глаза. Ты такая тихая. Живешь в мире, отличном от мира реального. Что это за мир? Почему ты никогда не бывала довольна? Не отвечай. Я знаю ответ: потому что я мужчина, который не любит женщин. Я наслаждаюсь женщинами. Но не вожделею их. Тут ты права. Я не хочу играть роль мужа. По крайней мере, в течение продолжительного времени. Вечерок или два — нормально. Я даже удовольствие от этого могу получить. Я хорошо играю эту роль. Пока не начинаю скучать. Невыносимы и я сам, и женщина. Она становится глупой и пошлой. Наши отношения начинают походить на пародию. Не хочу жить фальшивой жизнью. Хочу быть честным. Быть верным себе. Что это значит? Что я дошел до точки, где нет места компромиссам. Хочу вкусно есть, окружить себя роскошью и красотой. Не надо мне напоминать о том, что дальше однокомнатной квартиры я не продвинулся. Ты всегда умела испортить радость. Загоняешь меня в депрессию. Да, я должен тебе деньги. Ты их получишь, когда мои дела снова пойдут в гору. Какого черта они отменили залоговые ссуды! Помнишь, в молодости мы заложили все твое конфирмационное серебро и мою дорогую гитару. Я даже не успел к ней притронуться. Вначале нам было хорошо вместе. Тебе, может, и не было хорошо, а мне было.

Не хочу больше об этом говорить. Будет, как я сказал. У меня лейкемия. Лейкемия — чистая и эстетическая болезнь. Худеешь, бледнеешь, фактически розовеешь. Я читал потрясающе интересную диссертацию о том, что шансы выздоровления от лейкемии — пятьдесят на пятьдесят. Не думаю, что это не важно. Раз я выбрал лейкемию, мне нужно быть в курсе того, что собой представляет болезнь. Ради правдоподобия. Нет, тебе ничего читать не нужно. Можешь меня спросить, если есть какие-то сомнения. Я довольно хорошо разбираюсь в этом вопросе. Да, да. Двойная жизнь, ложь до самого конца. Может, хватит копаться в прошлом, вместо того чтобы смотреть вперед? И к тому же поздно что-то менять. Я лучше потрачу время на что-нибудь утешительное. Да, мы говорим о моем времени. После меня можете делать, что хотите.

Почему я с самого начала не сказал тебе, что мне и мужчины нравятся? Ну, малышка моя. Мне сперва самому в этом надо было разобраться. В самых смелых мечтах я не мог представить, что был одним из них. Всегда испытывал сильную брезгливость к педерастии. Помню, как в Египте, на практике, мы только поженились… Это было ужасно. Грустная свадьба? Я не создан для брака. Почему тогда женился? Ты знаешь. Чтобы сохранить квартиру. Мы могли получить квартиру, только поженившись. Такие тогда были правила. Я пожертвовал собой ради нас. Был в плохой форме первые годы после женитьбы. В постоянной депрессии. Самое мрачное время в моей жизни. Постепенно привык. Думаю, что хорошо играл свою роль. А потом, когда мы ждали тебя, детка, случился рецидив. Семейный образ жизни с появлением ребенка накладывал еще более крепкие оковы. К счастью, ты девочка. Мальчика я бы не перенес. С девочками проще. Мне всегда было проще с женщинами. Женщины умнее. Мужчины такую непристойную чушь порой несут. Я отлично менял подгузники. В основном это я с тобой сидел, пока ты была маленькой. Ты все время мне противоречишь, малыш. Явно хочешь испортить настроение. Что бы ты ни говорила, моя версия такова. Именно я сидел с ребенком. После развода, конечно, ты. Она же с тобой жила. Меня с ней не было.

Ну вот, я ушел от темы. Египетские мужчины были мне омерзительны. Их липкие прикосновения и голодные взгляды. Я чувствовал себя грязным. К счастью, мне удалось устоять перед призывами следовать за ними в бесконечные темные улочки. Как-то за мной шли молодые люди, от которых пришлось нырнуть в голубые ворота большого белого дома. Я взбежал по истертым каменным ступеням и спрятался в комнате, похожей на гостевую, с низкими диванами и еще более низким придиванным столиком. На столике стоял поднос с мельхиоровыми кружками и мельхиоровым кувшином покрытым узором. У меня до сих пор сохранилась та кружка, которую я взял с собой, когда осмелился выйти на улицу. Из нее я пью чай по утрам. Я сказал тебе, что это сувенир, купленный на базаре. У нас больше не должно быть тайн друг от друга, малыш.

А вообще, моя жизнь была так невинна. Мне не о чем жалеть. Ложь? Обманы? Я считаю все эти — давай назовем их историями, необходимыми. Хрупкий клей, склеивавший мою разбитую жизнь. Возьмите бокалы, малышки. Сейчас я не могу пить вина, но мне будет приятно смотреть на вас. Нам же надо выпить за нового внука. Мне нужно выйти, привести себя в порядок. Помоги мне, малыш, пожалуйста. Кстати, не берите мои полотенца. Вытирайте руки салфетками. Это я так, на всякий случай.

Они проведут неделю на даче: ему надо восстановить силы после тяжелого воспаления легких. Краше в гроб кладут — щеки ввалились, подбородок и лоб выдаются вперед. Даже виски ввалились, обозначив форму черепа, обтянутого тонкой кожей, которая иссушена бесчисленными утомительными приступами жара. На такси доехали до очаровательного местечка в Северной Зеландии, их отдушины. В багаже, среди прочего, два тяжелых чемодана с его дневниками, начиная с детских лет.

Дача — маленький домик из мореного черного дерева с белыми окнами и крышей, покрытой зеленым толем. Убогая хижина размером с вагончик. Внутри все как тогда, в пятидесятые, когда она была построена. Плетеная мебель в цветочек и шторы цвета карри остались от прежних хозяев. Все как при въезде. Вкус тут ни при чем, просто никто не хотел тратить время на дачу. Дача должна сослужить свою службу, и не более. И они любили ее как дорогого члена семьи, всегда готового принять их с распростертыми объятиями.

Дом, купленный в приступе эйфории из тех соображений, что в случае нужды его всегда можно продать, принадлежал ей. Их отношения были как раз такого рода, где «твое — это мое». Они по-прежнему и навсегда остались самыми близкими людьми, хотя в разводе находились дольше, чем в браке.

Стояло лето, разгар жары. Он не выносил солнца, не выносил зноя и сидел в шезлонге под тенистыми деревьями в глубине сада. Одетый лишь в тонкое хлопковое кимоно, ее подарок, привезенный из поездки с молодым любовником в Японию. Сама же она вместе с их беременной пузатой дочерью распаковывала продукты и немногую привезенную с собой одежду. Купальники, халаты и старые, предназначенные для прохладных летних вечеров свитера были частью дачного быта.

Они принялись готовить еду на двух конфорках крохотной летней кухоньки, раскрытые двери которой выходили в сад — в заросли высокой, до колена, травы, в неразбериху нападавших осенью веток и листьев. Из сада доносился сухой сладковатый аромат компоста и сорняков. Он заказал стейки из лосося и особый лимонный соус с каперсами, который она всегда для него готовила. Все еще плохой аппетит. Для мужчины его роста и комплекции он весит мало. Врачи велели поправиться. Цель совместного отпуска — откормить его, чтобы скорее пришли силы и можно было вернуться к многочисленным делам, ожидавшим его в театре. Целую неделю меню должно состоять из его любимых блюд.