Румянцевский сквер - Евгений Войскунский Страница 30

Он навел на него ствол автомата.

— Я путу молчать! — высоким голосом выкрикнул возница. — Путу молчать!

Длинными руками сгреб охапку сена и медленно пошел из сарая. Малков последовал за ним, выглянул из ворот, ожидая, что дед вернется еще за сеном. Но тот с неожиданной прытью вскочил в сани, дернул за вожжи и, щелкая языком, погнал лошадь к хутору.

Малкову это не понравилось. Черт его знает, что выкинет подозрительный дед. Похоже, что он, Малков, свалял дурака. Надо было задержать старика, оставить до вечера в сарае. А теперь…

Решение быстро созрело в его контуженой голове.

— Онуфриев, Найдук! — позвал он, оборотясь. — За мной! Бежим к хутору!

Думал ли он, что удастся добежать незамеченными?

На возницу с лошадью немцы, занятые своим делом, не обратили внимания. Но троих бегущих за санями заметили. Колчанов видел из снежного окопа у ворот сарая: там, на опушке, немцы, побросав лопаты, закричали что-то, засвистели. Темно-зеленые фигуры быстрым шагом направились к хутору, где скрылись бегущие. Семь, восемь… десять, одиннадцать, считал Колчанов. Целое отделение…

До хутора немцы не дошли. С нижнего этажа дома (верх был разрушен) ударили автоматные очереди. С полчаса длилась перестрелка, потом все смолкло там. Кажется, немцы отползали назад, к своим позициям. Одно из орудий, высунув ствол из сугроба, открыло огонь. Вспышки, вспышки, резкие удары, грохот разрывов. Хутор заволокло бурым дымом, дым пробивали всплески огня, немцы садили снаряд за снарядом. И вот уже дом пылал, что-то там рушилось… дым застил полнеба…

Молча смотрели десантники, как горел хутор. Зачем, ну зачем он побежал туда? — думал Колчанов, нервно потирая заросшую щеку. Предотвратить возможный донос старика? Но он же понимал, что фрицы увидят… Вот же контуженая голова…

Ранние сумерки быстро гасили серый свет дня.

— Сержант, — раздался голос Цыпина, — надо пойти к хутору. Посмотреть, само… Может, их не побило…

— Знаю, — сказал Колчанов. — Когда стемнеет, пойдем посмотрим.

Но он, конечно, понимал, что мало, ничтожно мало шансов, что те уцелели. Он напряженно всматривался. Немцы опять пошли к горящим развалинам дома… обходят его кругом… вот остановились, закурили… невнятно доносились голоса… один из них указал рукой на сарай…

Дом догорал — багровая рваная рана на темно-сером теле наступающей ночи.

Немцы, докурив, потянулись по заснеженной поляне к северной опушке. Но трое направились к сараю.

Колчанов, полуобернувшись к своим, бросил отрывисто:

— Что будем делать?

— Пострелять к… матери, — просипел Цыпин. — И в лес.

— А неходячих что — бросить тут?

Поскрипывал снег под сапогами приближающихся немцев. Уже нет времени на раздумье.

— Все в сарай, — решил Колчанов. — Зарываемся в сено. Может, не увидят. Если обнаружат, сразу открываем огонь. Но — коротко!

Призраки скользнули в сарай. Тяжелых закидали сеном. Сами зарылись. А скрип снега под ногами все ближе. Вот — оборвался. В приотворенных воротах возникла темная фигура. Десантники затаили дыхание. Хоть бы раненые не застонали. Немцы, должно быть, вглядывались в черную глубь сарая. Перекинулись несколькими фразами. Потом чиркнули спичками и пошли прочь, голоса удалялись.

Потянуло дымом. Промерзшее у ворот сено дымило, дымило — и выбросило красный острый язык огня.

— Быстро на выход! — сказал Колчанов.

Вдвоем с Кузьминым они потащили к воротам Соколова. Второго неходячего несли Цыпин и Ваня Деев. Двоих умерших пришлось оставить — уже не было времени, сено горело жарко, и уже занимались косяки у ворот. Обжигало лица, руки. У Колчанова загорелся распахнутый край полушубка. Проскочив в горящие ворота, он упал в снег, катался, сбивая огонь.

Побежали, таща неходячих, заходя за сарай, заслоняясь им от немецких позиций. Но те трое, что подожгли сарай, отошли недалеко. Они увидели бегущих, заорали, застрочили из автоматов. Десантники упали в снег. Колчанов, вырвав чеку, швырнул гранату. Рвануло там, стук автоматов оборвался. Не мешкая, опять побежали, но, выйдя из-за горящего сарая, оказались освещенными пожаром на белой целине поляны. В лес не уйти. Оставалось только — бежать к погребу, в сторону догорающего хутора.

На лесной опушке заработали пулеметы. Десантники ползли по снегу, неходячие тоже из последних сил, — ползли под ливнем трассирующих пуль.

Эти двести, или сколько там, метров до погреба одолевали целую вечность. Позади пожар, впереди пожар, и неутихающий огонь над головой. Только снег и не горел под ними.

Когда один за другим скатились в погреб, затравленные, обмороженные, мокрые от пота, — долго не могли отдышаться. Погреб был крепкий, с мощными стенами из плитняка, схваченного цементом, с толстой насыпной крышей, способной, может быть, выдержать артогонь. Но — сидеть, как в норе, и ждать, пока придут, закидают гранатами?..

— Ваня, — сказал Колчанов Дееву, — вылези и наблюдай, пока мы тут… обсудим…

— А чего обсуждать, — прохрипел Соколов. — Уходите все… пробивайтесь к нашим. А мы с Чурилиным останемся… Все равно нам каюк…

Он был плох, жизнь истекала из его тела, но, от природы здоровый парень, доменщик в прошлом, все еще тянул, сердце работало.

— Уходите. Только курево оставьте…

— Я тоже останусь, — сказал Кузьмин. — Нету у меня сил идти.

А Цыпин:

— Все останемся. Пускай сержант идет один.

— Ну уж нет, — отрезал Колчанов. — Или всем идти, или всем тут — до последнего, значит, патрона.

Квадрат открытой двери был розовый от пожаров. Слышно было, как длинными очередями бьют неутомимые пулеметы.

— Они думают, нас тут целая рота, — усмехнулся Колчанов. — Ну, так что, остаемся?

— Ты иди, сержант, — сказал Цыпин. — У тебя компас… не заплутаешь… Одному, само, легче пройти.

— Пойдем вдвоем, — решил Колчанов. — Цыпин и я. Если прорвемся, то приведем помощь. Давай собирайся.

— Постой, — неуверенно сказал Цыпин. — Чего там собираться. Покурить надо. Бумажка есть у кого?

И, надо же, ни у кого не осталось и клочка сухой газетной бумаги, чтобы свернуть самокрутки. Впрочем, вспомнил Колчанов, есть же у меня эти… заявления в партию… Вытащил из нагрудного кармана слежавшиеся листки. От Шалыгина… от Онуфриева… они же убитые… да и другие… Из всех, написавших заявления, один только Цыпин живой…

— Не возражаешь, — спросил Колчанов, — если пустим на раскур твое заявление?

Цыпин пожал здоровым плечом.

Все листочки аккуратно сложили, чтобы по сгибам отрывать. Свернули цыгарки, кресалом высекли огня. Колчанов высыпал в кисет Кузьмина махорку из своего портсигара — жестяной коробки, удобно выгнутой «по ноге», чтоб карман не оттопыривала. Себе оставил немного, закрутки на три.