Зрелость - Симона де Бовуар Страница 30

В тот год нас еще мало заботило то, что происходило в мире. Из происшествий самыми значительными были похищение ребенка Линдберга, самоубийство Крейгера, арест Марты Ханау, катастрофа лайнера «Жорж-Филиппар»: нас это не заинтересовало. Взволновал лишь процесс Горгулова по причинам, о которых я расскажу позже. Все большую симпатию у нас вызывала позиция коммунистов, на майских выборах они потеряли триста тысяч голосов; Сартр не голосовал: ничто не могло повлиять на нашу аполитичность. Победа досталась объединению левых, то есть пацифизму: даже радикал-социалисты ратовали за разоружение и сближение с Германией. Правые с пафосом выступали против размаха, который приобрело гитлеровское движение: нам казалось очевидным, что они преувеличивают его значение, поскольку в конечном счете на выборах в президенты рейха Гинденбург одержал победу над Гитлером, а фон Папен был избран канцлером. Будущее оставалось безмятежным.

В июне, освободившись ввиду продолжавшихся экзаменов на степень бакалавра, Сартр приехал в Марсель и остался на десять дней; настала моя очередь поделиться с ним моим опытом; при виде того, что ему понравились места, которые я любила, — рестораны Старого порта, кафе на улице Канебьер, замок Иф, Экс, Касси, Мартиг, — меня охватывала такая же радость, какую я испытала, открывая их сама. Я узнала, что меня назначили в Руан, мы собирались вернуться в Испанию, а кроме того, меня направили в Ниццу на прием экзаменов на степень бакалавра. Я сияла от радости.

В Ницце на площади Массена я нашла просторную комнату с большим балконом всего за десять франков в день: такая удача имела для меня значение, поскольку мои поездки в Париж и экскурсии каждый месяц ставили меня на грань банкротства. Моей хозяйкой была пятидесятилетняя накрашенная женщина, вся в атласе и драгоценностях, проводившая ночи в казино, — она уверяла, что получает там прибыль благодаря ловким расчетам в игре; мне кажется, она занималась еще и гаданием. По утрам, в шесть часов, она будила меня, прежде чем лечь спать. Я спешила на вокзал к автобусам и отправлялась на побережье или в горы; окружающая природа была менее душевной, но ослепительнее, чем в Марселе; я побывала в Монако, Ментоне, Ла Тюрби; в Сан-Ремо на меня повеяло Италией. Возвращалась я вечером, около семи часов, и располагалась в каком-нибудь кафе; ужиная сэндвичем, я проверяла стопку письменных работ и шла домой, чтобы рухнуть в постель.

Во время устных экзаменов я не покидала Ниццы, но все равно радовалась. Кандидатки — а я им подражала — приходили на экзамен в больших соломенных шляпках, но с обнаженными руками и голыми ногами в босоножках; молодые люди тоже демонстрировали загорелые, мускулистые руки, можно было подумать, что они явились сразу после какого-то спортивного состязания; никто, казалось, не считал, что речь идет о серьезном деле. Разумеется, я немного смущалась. Местный журналист, увидев меня, сидящей напротив великовозрастного верзилы, поменял наши роли: в своем обозрении он принял экзаменуемого за экзаменатора. По вечерам я заглядывала в кафе и на танцевальные площадки на берегу моря; я спокойно разрешала незнакомцам садиться за мой столик и разговаривать со мной; никто и ничто не могло помешать мне, настолько я была увлечена огнями, негой и плеском ночи.

Накануне вручения наград я заехала в Марсель и расписалась в регистрационной книге: меня освободили от присутствия на церемонии. Мадам Турмелен умоляла меня задержаться на день или два, но я сделала вид, что не слышу. Сартр проводил неделю со своей семьей, я должна была присоединиться к нему в Нарбонне; я отправила туда свой чемодан и двинулась в путь с хозяйственной сумкой в руках и в холщовых туфлях на ногах. В одиночестве я совершала длительные экскурсии, но никогда все путешествие сразу: какое удовольствие — не знать утром, где будешь спать вечером! Мое любопытство не знало покоя, напротив: теперь, когда я увидела портал церкви в Арле, мне необходимо было сравнить его с порталом в Сен-Жиле; я всматривалась в архитектурные детали, которые прежде от меня ускользнули бы; вместе с обогащением мира множились и цели, которые влекли меня. Я останавливалась на берегу озера То в Маглонне, прогуливалась по Сету и «морскому кладбищу», я видела Сен-Гилем-ле-Дезер, Монпелье, Миневру, нагромождение валунов, известняковые плато, ущелья; я спускалась в «Девичий грот». Я ехала в автобусах и поездах. На фиолетовых землях Эро, на тропинках и больших дорогах я с радостью перебирала в памяти свой год. Я не так много читала, мой роман ничего не стоил, но я исполняла свою работу без скуки, меня обогатило новое пристрастие; я вышла победительницей после испытания, на которое меня обрекли: отсутствие Сартра, одиночество не поколебали моего счастья. Мне казалось, что я могу рассчитывать на себя.

Мадам Лемэр и Панье предложили нам поехать вместе с ними на юг Испании. А пока мы поехали на Балеарские острова и в испанское Марокко; в Тетуане я с восторгом обнаружила сутолоку марокканских рынков, их свет и тени, их яркие краски, запах кожи и пряностей, чеканку меди. Ремесла мы считали одной из образцовых форм человеческой деятельности и потому безоглядно погрузились в эту живописную красочность. Меня приводила в замешательство долгая неподвижность торговцев, стоявших перед своими лотками. «О чем они думают?» — спрашивала я. «Ни о чем, — отвечал Сартр. — Когда не о чем думать, ни о чем и не думают». В них поселилась пустота, в лучшем случае они мечтали: меня немного смущало такое растительное терпение. Зато мне нравилось смотреть на проворные руки, сшивавшие бабуши или сплетавшие нити ковра. В Шавене я впервые увидела великое множество олеандров на дне горной речки; прачки в тюрбанах и пестрых платьях с открытыми лицами отбивали белье своими вальками.

Мы добрались до Севильи. Когда глубокой ночью мадам Лемэр и Панье прибыли в патио гостиницы «Симон», где мы оказались раньше, мы тут же упали в объятия друг друга. На ней было платье зеленого тюсора, маленькая шляпка такого же цвета, никогда она не казалась мне такой молодой; Панье широко улыбался: чувствовалось, что он способен создавать счастье всем, с кем соприкасался.

Кроме своих обычных прелестей, которых с лихвой хватило бы, чтобы очаровать нас, на следующее утро Севилья подарила нам развлечение в виде государственного переворота.

Под нашими окнами поднялся сильный шум; мимо проезжали машины, военные. Мадам Лемэр говорила по-испански, и горничная ввела ее в курс событий: мужчина, сидевший между двумя солдатами в большом черном автомобиле, был мэром Севильи; генерал Санхурхо велел арестовать его, на рассвете его войска заняли все стратегические точки. В служебном помещении гостиницы говорили о большом заговоре, призванном свергнуть Республику. Приклеенная у входа листовка призывала население к спокойствию: виновников волнений образумили, уверял Санхурхо. На улицах было много солдат, на тротуарах в козлах стояли винтовки, но все выглядело мирно; памятники, музеи, кафе спокойно принимали туристов. На следующее утро нам сказали, что Санхурхо ночью отступил: он рассчитывал на поддержку Мадрида, который не последовал за ним. По улицам с громкими криками и песнями бежала толпа. Мы последовали за ней; на улице де лас Сьерпес под сенью toldos [26] горели несколько аристократических клубов. Когда без излишней спешки появились пожарные, люди стали кричать: «Не тушите!» — «Не бойтесь, — отвечали пожарные, — мы не будем торопиться». Они дождались, пока все не сгорело, прежде чем задействовали свои шланги. Внезапно началась паника, мы даже не успели понять почему; яростно толкаясь, все бросились бежать. «Это слишком глупо», — решила мадам Лемэр; остановившись, она обернулась и попыталась призвать людей к хладнокровию; Панье схватил ее, и мы побежали вместе с другими. Во второй половине дня мы поднялись на башню Хиральда и с террасы наблюдали за торжественным шествием: мэр вышел из тюрьмы, освобожденный своими друзьями, которые водили его по всему городу; где-то внизу, под нами, лопнула шина, толпа решила, что это выстрел, и снова в растерянности бросилась в разные стороны. Вся эта суета нам чрезвычайно понравилась. На другой день все прекратилось, но в атмосфере еще ощущалось какое-то беспокойство. Вместе с мадам Лемэр я вошла в почтовое отделение, на меня посмотрели как-то странно, а один мужчина плюнул на пол, проворчав: «Таким здесь не место!» Я была удивлена. Потом мы отправились в туристическое агентство Кука, чтобы получить кое-какие сведения, и там я тоже услышала шепот за своей спиной. Один служащий, вежливо указав на мой платок — на красном фоне желтые якоря, похожие на геральдические лилии, — спросил: «Вы что, нарочно носите эти цвета?» Заметив мое удивление, он осмелел: оказывается, это были цвета монархии; я поспешила снять вызывающий убор. Всю вторую половину дня мы без всяких происшествий гуляли в засушливых окрестностях Трианы. Вечером я пошла с Сартром в популярный кабачок близ Аламеды, где толстые испанки танцевали на бочках; ребятишки продавали на улицах пахучие цветы белоуса, которыми женщины украшали свои волосы; ночь благоухала.