Белая хризантема - Мэри Линн Брахт Страница 30

Возвращение в тепло родного дома было медленным и похожим на сон. По дороге Эми вспоминала ритуал гут, которым давным-давно посвящали в хэнё сестру. Эми было всего четыре, но она помнила, как кружили ленты шаманки, как у нее самой ныло сердце от желания вместе с сестрой стать хэнё.

“Скоро, сестренка, ты встанешь здесь, а я буду рядом и поприветствую тебя…” В памяти эхом прозвучали слова, произнесенные той ночью сестрой.

– Ты соврала, – прошептала Эми и впервые почувствовала, что Хана и правда мертва.

В тот миг она решила впредь не думать о сестре, ибо сердце грозило разорваться от боли. Задохнувшись, Эми согнулась тогда пополам и упала на колени, говоря сестре последнее прости.

* * *

Эми вспоминала эту боль, стоя перед старушкой в красных митенках. Отголосок боли был жив и поныне. Мгновение, когда цветок упорхнул со скалы, потрясение при виде этого, а после – определенность, которая наступила, как только она до конца поверила в смерть сестры. С тех пор она тоже, как эти старые женщины, не радуется цветам, и особенно невыносимы ей хризантемы, белые они или желтые. Взглянув на женщину в красных митенках, она отогнала воспоминания. Смиренное терпение этой незнакомой старухи согрело сердце Эми.

Маньчжурия, лето 1943

Шли недели, и Хану, несмотря на сближение с остальными девушками, засасывала мертвящая рутина. Единственное разнообразие вносил склочный петух. Престарелая китайская чета держала кур взаперти – те несли яйца, которых девушкам не давали ни разу. Хана возненавидела взъерошенную тварь, нагло разгуливающую по двору.

Петух охотился на нее всякий раз, стоило ей выйти. Когда она стирала платье, подлая птица подкрадывалась сзади и с силой клевала в ногу – до крови. И проделывала это столь быстро, что Хана не успевала обернуться и пинком отогнать врага. Бывало, она набирает из колодца воду, а петух запрыгивает на спину, когда она нагибается, и Хана пугается, роняет ведро, и приходится все повторять. Птица была будто одержима злым духом, полным решимости превратить ее жизнь в еще больший кошмар.

Каждое утро, когда петух орал, Хана просыпалась с мыслью о духе Сан Су, который преследует ее. Она пробовала помириться с петухом, даже носила в кармане горстку риса, чтобы задобрить птицу. Петух исправно склевывал зерна, а затем долбил клювом ладонь.

Как-то, месяца через два, петушиный вопль выдернул Хану из зыбкого сна посреди ночи. Лежа во тьме, она ждала, когда мерзавец заорет снова, так как в его обычае было кукарекать трижды с немалыми паузами, заканчивая нотой особенно долгой и пронзительной, но ничего не происходило. Хана даже засомневалась – да петух ли ее разбудил. Может, была другая причина.

Две звездочки, имен которых она не знала, слабо мерцали между железных прутьев узкого окна. Темное небо подсказывало, что уже далеко за полночь, но и рассвет наступит еще не скоро. Хана вслушивалась в тишину, в привычные звуки борделя. Под порывами ветра скрипит потолок, за половицами стрекочут сверчки, за стенам шебуршат мыши – все как обычно. Внезапно внизу стукнула дверь, чьи-то шаги в зале.

Для смены караула слишком рано, это происходит на заре. Шаги приглушенные, а охрана не заботится о тишине. Наоборот – солдаты будто заявляют о своем присутствии и топают по деревянным полам, не думая о спящих наверху девушках.

Осторожные шаги достигли лестницы, все ближе, ближе, и вот они замерли у ее двери. Хана натянула одеяло до подбородка. Это не офицер. Офицеры обедают, пьянствуют и устраивают церемонию по выбору девушки, которую потом ведут наверх. В узкую щель под дверью проник слабый свет фонаря. Хана пожалела, что погнушалась солдатами, искавшими ее расположения, и не выбрала покровителя. Если есть покровитель, то внеурочные посещения запрещаются из опасения, что мужчина, предъявивший права на девушку, отомстит. Возможно, это какой-нибудь отвергнутый ею солдат, который явился проучить ее… Как ему объяснить, пока не убил, что в отказе не было ничего личного и она одинаково брезгует всеми?

Дверная ручка повернулась, и Хана закрыла глаза. Дверь открылась, скрипнув, Хана ощутила на сомкнутых веках свет. Она постаралась расслабиться, изобразить глубокое дыхание, чтобы грудь поднималась и опадала в равномерном ритме. Фонарь погас. Комната погрузилась в темноту. Снова шаги. Щелчок двери. Хана перестала дышать.

В стропилах привидением завывал ветер. Бордель словно ахал под его ударами. Хана открыла глаза и уставилась во мрак, на черный силуэт у двери. Совершенно неподвижный. Сверчки умолкли, а мыши, кажется, застыли на полушаге. Наступившее безмолвие заполнялось быстрым дыханием незваного гостя.

Он сделал шаг, и Хана крепче вцепилась в одеяло. Черный силуэт надвигался, и она, не сдержавшись, села и отползла в дальний угол.

– Не бойся, – раздался шепот. – Это я.

Голос Хана узнала мгновенно и отчаянно затрясла головой. Человек замер у окна. Слабый свет падал на лицо. Моримото.

– Это я, – повторил он, опускаясь перед ней на колени. – Наконец-то я пришел за тобой.

Он дотронулся до ее дрожащего колена, тепло его пальцев пронзило кожу ударом электрического тока. Хана отшатнулась, съежилась, снова затрясла головой, отгоняя ненавистный призрак. Чудовище, что вторгается в ее сны, что заставляет ее снова и снова переживать случившееся с ней, все-таки явилось. Каждое утро она дает себе слово, что если еще раз увидит Моримото, то пырнет его в самое сердце – или погибнет.

И вот этот момент наступил, но от ее решимости не осталось и следа. Она никак не могла унять дрожь. Хане хотелось исчезнуть. Он потянулся к ней другой рукой, и ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не закричать.

– Я вернулся за тобой, – прошептал он, привлекая ее к себе.

Хана была в замешательстве. Он решил, что она обрадуется его появлению? Она попыталась вырваться, но Моримото быстро оказался на ней, прижал к голому полу.

– Что же ты упираешься? – Он уже не старался понизить голос до шепота. Если Кейко не спит, то услышит. – Ты что, не поняла? Я пришел за тобой.

Его почти неразличимое в темноте лицо нависло над ней, и Хана заполнила черноту образом, который сохранился в памяти. Портретом мужчины, который первый ее изнасиловал и назвал это любезностью, а затем обрек на нескончаемый кошмар. На ад. Моримото – это Гангним, бог смерти, жнец, явившийся по ее душу.

Он уже расстегивал ремень. Хана извивалась под ним, а он возился с пуговицами брюк. Она толкнула его в грудь, и он чуть не свалился с нее. Восстановив равновесие, Моримото впечатал кулак ей в живот. Хана скрючилась, не в силах вдохнуть.

– Не вынуждай меня повторять, – сказал Моримото, спуская брюки до колен.

– Я закричу, – выдавила Хана между мучительными вдохами. – И вас накажут, если ночной охранник найдет.

Моримото прижал ее к полу и снова взгромоздился сверху. Его лицо надвинулось, они почти соприкоснулись носами.